Почему алкоголик свято уверен, что никакой он не алкоголик?

Потому что он пьет на свои.

Потому что у него есть машина (дача, мобильный телефон, дубленка).

Потому что у него есть высшее образование.

Потому что он не валяется под забором.

Потому что он знает меру.

Потому что он знает китайский язык.

Потому что он не пьет одеколон.

Потому что, когда он пьет, он закусывает.

Потому что он закусывает, даже когда пьет одеколон.

Потому что он не пьет в подъезде (в лифте, в подвале, на чердаке).

Потому что он хороший специалист.

Потому что он обожает под холодную водочку хрустящий огурчик.

Потому что он всегда разбавляет спиртное водой (соком, минералкой, кока-колой).

Потому что он всегда пьет дома.

Потому что он всегда выполняет свои обещания.

Потому что он всегда помнит, что было вчера.

Потому что он ходит в библиотеку.

Потому что с утра он никогда «не болеет».

Потому что у него куча друзей.

Потому что у него нет синего носа.

Потому что у него нет сексуальных проблем.

Потому что у него нет запоев.

Потому что у него нет белой горячки.

Потому что у него не трясутся руки.

Потому что он никогда не пьет со случайными людьми.

Потому что он никогда не опохмеляется.

Потому что он никогда не пьет на работе.

Потому что он никогда не пропускает работу.

Потому что он никогда не пропивает зарплату.

Потому что он никогда не напивается.

Потому что он никогда не напивается в гостях.

Потому что он никогда не скрывает, что сегодня он выпил.

Потому что в пьяном виде он не скандалит и вообще ведет себя тихо.

Потому что его любит жена (муж, любовник, любовница).

Потому что у него чистые носки и модный галстук.

Потому что он обожает чистоту и порядок.

Потому что он пьет только по выходным.

Потому что он пьет только за ужином.

Потому что он пьет только один раз в неделю.

Потому что он пьет только по четвергам.

Потому что он пьет только с друзьями.

Потому что он пьет только на рыбалке.

Потому что он пьет только пиво.

Потому что он пьет только белое вино.

Потому что он пьет только красное вино.

Потому что он пьет исключительно дорогой коньяк.

Потому что он пьет только хорошее вино только в хорошем ресторане.

Потому что ему просто нравится вкус вот этого вина.

Потому что в день он выпивает всего лишь одну бутылочку пива.

Потому что он выпивает не каждый день.

Потому что вчера он не пил.

Потому что он пил месяц назад (ровно).

Потому что он запросто может не пить неделю (месяц, два, год)

Потому что он запросто может бросить пить хоть сейчас.

Потому что никто не знает, что он пьет.

Потому что он не выносит алкоголиков

Нашли свое? Вот видите, все уже придумано до вас.. Вы не оригинальны...

Проснулся около двенадцати. Тошнило. Свет ел глаза. Игорь встал, прошел в ванную. Ноги подчинялись неохотно. Лицо в зеркале было помятым и серым, на щеке пламенела свежая царапина.
Он стянул трусы, опустился в ванну, пустил воду. Закрыл глаза. Некоторое время сидел неподвижно, словно впитывал влагу в себя. Встал. Вытерся полотенцем. Одел трусы и висевшую на крючке мятую футболку. Ополоснул смердящий рот, сплюнул. Провел рукой по мокрым волосам. Бриться и чистить зубы не стал.
На кухне заглянул в холодильник. От вида еды его тут же замутило. Игорь походил по кухне, остановился у стола, взял чашку. Чашка выскользнула из пальцев, по полу разлетелись осколки. С неприятным чувством Игорь собрал фарфоровые куски, бросил их в мусорное ведро. Взял с плиты чайник, напился воды из носика. Снова почувствовал опьянение. Затошнило еще сильнее, захотелось лечь.
Игорь вернулся в комнату. Сел на постель. Некоторое время рассматривал брошенные на стул джинсы, выпачканные чем-то белым. Попытался вспомнить, что он делал вчера вечером. Голова гудела, мыслилось с большой натугой. Он помнил, что около шести пришел в бар "Стрела", взял пива. Часов в восемь там же появился Койот с двумя своими одногруппниками. Подсели к нему за стол. Койот спросил, как дела у него и у его девушки. Игорь ответил, что она его бросила. Что у нее теперь есть другой парень. Койот сказал, что понимает его, и заказал водки. Потом еще. Пили долго - сначала за мужиков, потом за дружбу. За женщин не пили. Где-то около девяти вечера они заказали пятый по счету графин. Дальше Игорь не помнил ничего. Все его попытки вернуться вспять потерпели фиаско: на вчерашние воспоминания словно бы кто-то наложил пароль.

Плохо. Очень плохо.Он встал, попытался отряхнуть джинсы. Руки не слушались. Игорь взял со стола сигареты и спички. Вышел на балкон, закурил. Закашлялся. Обратил внимание на ноющую боль в левой руке и правом бедре. Он пощупал бедро, поморщился и удивленно покачал головой. Где-то упал? На него это совсем не похоже. И еще царапина на щеке, грязные джинсы… Он посмотрел на руку с сигаретой. Под ногти тоже въелась грязь.
Провал в памяти тревожил всё сильней. Да еще из головы не шла разбитая чашка. При мысли о ней настроение испортилось окончательно. Босые ноги озябли на холоде, начали неметь. Курить быстро расхотелось. Игорь подумал, что надо позвонить Койоту. Выбросил недокуренную сигарету, вернулся в комнату. Закрыл балкон.
Вывернул карманы джинсов. Мобилы в правом переднем не было - плохо, если потерял... В правом заднем вместо четырех с половиной сотен обнаружилась только пятерка и рубль. Игорь присвистнул. Он что, платил за всех? Сунул деньги обратно в карман. Вышел в коридор, остановился перед вешалкой. Включил свет, рассмотрел пятна засохшей рвоты на куртке. Закусил губу. Обшарил карманы. В одном нашел горсть мелочи, две сломанных сигареты и чужую зажигалку. В другом - ключи от квартиры и чек на какую-то "летящую бабочку". Озадаченно повертел чек, смял и бросил на пол: никакими бабочками он никогда не интересовался.
Сделал шаг к стене, снял трубку домашнего телефона. Набрал номер своего мобильного. В комнате приглушенно заиграла "ламбада". Игорь вернулся в комнату, по дороге споткнулся об лежащую на полу сумку. Подошел к кровати, отбросил подушку. Поднял вибрирующий "Сименс", пошел в коридор, повесил трубку на рычаг. Мобильный телефон умолк, экран перестал светиться.
Игорь нашел в списке номер Койота, нажал кнопку соединения. Женский голос сообщил:
- Сумма на вашем счету недостаточна для соверше…
Он нажал отбой, ошарашенно покачал головой. Еще вчера было около двухсот юнитов. Просмотрел список исходящих звонков. После девяти вечера он зачем-то дважды звонил Койоту, трижды - Ане. Совсем плохо. Зачем он ей звонил? Последний звонок был сделан около двенадцати. Значит, в полночь он еще не спал. И Койота с ним уже не было.
Игорь заглянул в "статистику". Последнее соединение с Аней длилось всего три секунды. Бросила трубку? Или что? Как это понимать? Да о чем они хоть говорили?
Час от часу не легче… Он надул щеки, медленно выпустил вверх воздух. Нервно пожевал нижнюю губу.
К черту Койота. Аня. Первым делом следует позвонить Ане. Надо выяснить хоть что-то, а то поедет крыша.
В углу экрана висел конвертик. SMS от Койота, датированный десятью часами утра: "Pridurok, na hera ti zakazival absent, esli pit' ne umeesh?? Mne teper' tak huevo, 4to sdohnut' ohota! I v STRELU nas bolshe ne pustiat. A kuda ti v4era udral?"
Абсент после водки? М-даа… Игорь взмок. Машинально вытер рукой мокрый лоб, громко выдохнул. Плохо, плохо, всё совсем плохо. Рот пересох, к подступающей к горлу тошноте добавилось мерзкое головокружение. В желудке кольнуло.
На всякий случай Игорь заглянул в "исходящие". Там тоже было сообщение, заголовок "Ya pokazhu…" Наверное, он пытался отправить SMS уже после того, как на счету закончились деньги. А когда не получилось, сохранил его в память, чтобы отправить позже. Но что он мог написать в таком состоянии? И кому?
Мучимый тревожным предчувствием, он развернул сообщение. На голубом экране загорелось: "Ya pokazhu tebe, suka!"
Игорь закусил губу, тряхнул головой, застонал. От ужаса в животе похолодело, от поясницы к затылку побежали мурашки. Противно ослабевшие ноги покрылись гусиной кожей, между лопаток потек пот.
На негнущихся ногах он шагнул к телефону, снова споткнулся об сумку. Поднял сумку. Она была не закрыта, изнутри торчало горлышко пустой пивной бутылки. Игорь вытащил бутылку, поставил ее на пол. Поднял сумку и заглянул внутрь.
На дне сумки лежал нож. Раскладная "бабочка". По краю узкого лезвия тянулась неровная бурая кайма.
Игорь сунул руку внутрь, неверяще потрогал рифленую рукоятку. Сглотнул. Бросил сумку на пол, зажмурился, замычал, стал мотать головой. Ноги подкосились, он грузно сел на подставку для обуви. Ему стало трудно дышать, перед глазами заплясали переливчатые серые пятна. Желудок спазматически сжался, и Игоря вырвало водой.
Через несколько минут на лестничной площадке послышался тяжелый топот. В дверь позвонили. Потом еще раз. И еще. Игорь не пошевелился. Плечи его мелко тряслись, руки вцепились в волосы. По подбородку текла кровь из прокушенной губы. Он не сдвинулся с места даже когда стали ломать дверь.

А начинается все безобидно. С пузатого стакана, приятно холодящего ладонь – виски цвета горелого меда, тихое звяканье тающих кусочков льда о бортики…

Ты в костюме, галстук слегка ослаблен – не так, однако ж, чтобы выдать в тебе анархиста.

Виски немного вяжет язык. Ты погружаешься в приятную теплоту. Смотришь по сторонам, отмечая массу красивых девушек. У тебя есть, что им сказать, и сегодня ты уверен в своем обаянии абсолютно. Нет робости первой фразы – речь льется непринужденно и споро, ты остришь, вытягивая края губ в усталую улыбку. Ты живешь публичной жизнью. Ты узнаваемая фигура – на вечеринках, коктейль-пати, презентациях, премьерах ты начинаешь узнавать своих – не зная их имени, занятий, характера, ты все равно слегка киваешь, встречаясь с ними взглядом, а то и обмениваешься парой-тройкой фраз – да, в этот раз скучновато, посмотрим, что дальше будет, смотри – этот, как его (двухсекундное замешательство со сморщенным лбом), Пельш пошел.

А утром ты просыпаешься на неразложенном диване, в трусах, рубашке и носках. Смятые брюки валяются на полу, рядом – полная окурков пепельница. Пиджак калекой-инвалидом криво висит на стуле. Ты с ужасом смотришь на часы – через полчаса нужно быть на работе. Моментально приводишь себя в порядок – визин в глаза, бритье, скраб, фен, забрасываешь внутрь шипящий пузырьками стакан Алка-Зельцера.

Вечером, на другой презентации, ты позволяешь себе еще один стаканчик виски – просто чтобы ушло давящее похмелье. Ведь в этот раз ты контролируешь себя. Так как вчера не получится, максимум две выпивки. Ну, три…

На следующий день (Алка-Зельцер, визин, кока-кола) ты мучаешься вечной проблемой – когда же наступает тот момент, когда ты теряешь контроль и хлещешь, хлещешь, хлещешь. Ты доживаешь до вечера, приезжаешь домой, падаешь на диван, под два одеяла, и похмельно дрожишь.

Единственное, что тебя успокаивает – ты не алкоголик. Ты не опохмеляешься, алкоголь не мешает твоей работе, ты удачен.

До поры до времени.

В пятницу, если ты никуда не приглашен, ты покупаешь бутылку джина, 0,7, и идешь домой, и решаешь – выпью пару стопок, чтобы расслабиться, пусть стоит в холодильнике, это будет так по благородному, так киношно – усталый герой булькает в стакан на два пальца и гремит шариками льда в холодильнике.

Ты врешь себе. В субботу, когда ноет шея – ты спал в кресле, когда мозги стянуты изолентой, выстланной изнутри колючками, ты видишь валяющуюся на полу тару – к джину добавился «Коньяк Московский», ха-ха, опять выбегал в ларек, рыча в продавщицу – девушка, мсквского пжалста.

Потом ты начинаешь похмеляться – ведь это так здорово, в теплую субботу идти по бульвару с бутылкой в слезу запотевшего пива и, делая небольшие глоточки, чувствовать, как боль уходит и наступает туповато-отрыжное равновесие, пьяная успокоенность.

Когда ты в дым нажираешься на открытии собственной экспозиции, и просыпаешься дома, а друг звонит тебе и ржет – вот ты выдавал, а ты боишься даже подумать о том, что тебе устроит учредитель – вот тогда тебе становится страшно.

Но уже поздно – это репутация.

Тебя перестают звать на вечеринки – ведь это ты тот самый шатающийся красноглазый чувак из…., которого выводила охрана казино, который спал в сортире на открытии бутика…, который пристал на премьере … к жене…, из-за чего произошла перепалка, лацканы пиджака смяты в кулаках.

А тебе плевать.

Каждый день по дороге домой ты покупаешь холодного пива – пиво можно, пиво пьют все, и радуешься утром, если устоял на пяти бутылках.

Как-то раз ты пропускаешь работу. Я на переговорах, звоните на мобильный. Хм-м-м, прокатило. Бродить с пивом по улице в бейсболке и кроссовках куда как приятнее, чем изживать похмелье в удавке галстука и в белизне офиса.

Ух ты, а как так вдруг получилось, что ты напиваешься уже трижды в неделю? Не пьешь, а именно напиваешься, ведь выпиваешь ты ежедневно. Оглянись – не правда ли, твоя жизнь превратилась уже в сплошную череду пьянок-похмелий, и похмелья стали двухдневными?

Стыдно приходить на работу.

Стыдно смотреть в глаза секретаршам и операционисткам – да кто не знает, что ты пьешь? Кого ты хочешь обмануть, когда до двенадцати твой телефон не отвечает, а потом ты берешь трубку и не сразу понимаешь, о чем вообще речь, а когда понимаешь, начинаешь нести какую-то ересь о простуде, либо о важной встрече?

Меняется круг друзей. Странным образом твои бывшие друзья отдаляются от тебя. У них какие-то непонятные тебе интересы – дети, школы, жены, дачи, отпуска в Египте. Появляются личности из тех, которых ты раньше обходил брезгливо, прокладывая маршрут по максимально удаленной от их расположения кривой. Вот ты стоишь возле метро с какими-то, по виду, престарелыми футбольными фэнами – вы познакомились полчаса назад, приличные ребята вроде бы, почему б не пообщаться, и не выпить, выпить, выпить…

Пятьдесят процентов. Ты подсчитал это 1 августа. Половина заработанных тобою денег ушла на пьянку – пропита, потеряна, спущена на угощения новых друзей.

Надо взяться за себя. Надо бросить, ведь это все – в твоих руках, подумаешь – расслабился на пару месяцев, ведь твоя жизнь у тебя под контролем, правда?

Расскажи себе об этом, когда проснешься через день на обоссаном диване.

Когда тебя увольняют, ты делаешь вид, что ничего страшного не происходит – такого специалиста, как ты, с руками оторвут.

Ой ли?

Первое, что ты теряешь (работа не в счет, ха-ха) – это стыд. Ты не можешь себе позволить стыдиться, стыд для алкоголика – непозволительная роскошь, тем более твой главный жидкий друг – на твоей стороне, и так легко, так воздушно становится, когда ты покупаешь бутылку вина, идешь домой и, не разуваясь – на кухню, штопора нет, бьешь отверткой, вино – в бокал, крошки пробки плавают на поверхности. Хлоп – первый бокал, хлоп – второй, и нет стыда, и хорошо, и надо еще, и лучше сразу две возьму.

Ты не понимаешь, почему в твоей спальне говорят люди, и с каких это пор ты стал класть на простыню холодную резиновую прокладку. Пытаясь откинуть одеяло, ты не можешь пошевелить рукой – она привязана жгутом к каркасу.

Милиционер говорит мантрой – что ж вы так, прилично одеты, валялись на улице, до свидания. Он возвращает тебе паспорт, бумажник, сбросивший за ночь две трети веса, и ты, все еще шатаясь, выходишь из ворот вытрезвителя. Никогда больше – красный, ты плачешь от стыда, стиснув зубы.

Через два месяца тебя начнут называть там по имени. Привязывать уже не будут, зная, что ты неагрессивен – просто лежишь без памяти, что-то мыча сквозь скотское бессознание.

Оп-па! Вот ты уже и грузчик! И взяли-то по блату, двоюродный брат попросил. Кличка – естественно – Профессор, у тебя же полтора высших. А не такие уж они и плохие, эти «простые» люди. Но даже они – эти Петровичи, Витьки Моторы и «дядь Васи с третьего подъезда» не могут за тобой угнаться. Для них пьянство – модус вивенди, генетическая миссия их рода с пятнадцатого столетия, ты же на алкогольном поезде, управляемом безумным хохочущим машинистом, мчишься в Серое Ничто.

Клиника. Оплачивает мать. Тебе плевать на них обеих. Сутками ты сидишь и смотришь в окно, пока твой организм промывается, прочищается, дезинфицируется десятками таблеток-уколов-капельниц. Глядя на серое небо за окном, на ощетинившиеся голыми ветками ноябрьские деревья – жалеешь ли о своей жизни? Даешь ли себе клятвы «больше никогда» и «с понедельника другой»? Нет. Когда ты представляешь, как холодная прозрачная водка с бульком ныряет в стакан; как ты глотаешь сухое вино, проводя по языку нежнейшим наждаком терпкости; как лениво отпускаешь мочевой пузырь, и энергичная полноводная пивная струя бьет о белый фаянс унитаза, а там, за столиком, тебя ждет непочатый бокал «Баварии» с пенной шапкой – когда ты представляешь все это, у тебя выделяется слюна. Ты считаешь дни, оставшиеся тебе здесь. Ты должен быть дьявольски хитрым – чем успешнее ты Их обманешь, тем быстрее тебя выпустят.

Проходит время – много или мало, какая разница – и пенсионерка, мамина соседка, плюет тебе в след, и кричит, что стыдно, такая мать, а ты её телевизор пропил, и пенсию забрал. Ты смеешься, показывая рот с выбитыми верхними зубами, ведь стыд – это то, с чем тебе пришлось расстаться в первую очередь.

Ты плачешь в ванной, сидя на холодной плитке пола и положив голову на скрещенные руки. Некрасиво – с ниткой слюны изо рта и легким подвыванием. Они толпятся там, в комнате, и стараются не смотреть на тебя, и не говорят ничего, но ты чувствуешь их молчаливый коллективный приговор – «это ты виноват в её смерти». И плачешь ты не потому, что стыдишься их (про стыд – см. выше), а потому, что знаешь, что это правда, и ты вспоминаешь, как миллион лет назад, в другой жизни, улыбающаяся женщина, сидя у твоей кровати, читала тебе потрепанную книгу с черно-белыми иллюстрациями, а ты, пятилетний, умеющий уже складывать буквы в слова, про себя читал с обложки: «Кар-л-сон, ко-то-рый жи-вет…». И от того, что ты понимаешь, что эта женщина сейчас лежит там, в гостиной – маленькая, белая, сухая, холодная, а пятилетний чтец – это ты сам, хочется в петлю, хочется ножом по рукам – раз!, башкой из окна седьмого хочется, на асфальт, чтобы не было тебя, чтобы не думать…

Выжить помогает водка. Много водки. Откуда ты её берешь, ведь у тебя нет денег? Новые друзья? Какие еще… Погоди, да кто захочет дружить с тобой? Эти? Странно, приличные люди.

Наливают, говоришь? Хорошо наливают? Так, что ничего не помнишь? Ни как подписывал бумаги, ни как тебя к нотариусу возили, и не давали перед этим водки, обещая, что дадут потом, когда все срастется? Потом-то дали? Ну, хоть это хорошо.

В Пензенской, говоришь, губернии? На полу, говоришь, избы пустой засранной? А что ты хотел – ты теперь там прописан. Да зачем тебе в Москву, дурень? Жил, по буквам: Ж-И-Л, прошедшее время, не живешь больше.

Колобок ты наш. От контролеров ушел, от ментов ушел, до Москвы добрался. А что довольный такой? Зимовку нашел теплую? Ну да, котельная. Рай почти. Ну, бывай, успехов. Давай на посошок!

Всё начинается как всегда романтично. Сначала шампанское и женщины, после водка и бабы, а потом ты бегаешь по заспанным соседям, каким-то давно забытым друзьям и стреляешь на бутылку дешёвого вина, в народе называемого просто – чернила. Потому что тот отходняк, который ты поймал не сравнится ни с какой болью на свете и тебе просто необходимо сняться. Наконец тебе кое-как удаётся достать нужные тебе гроши у какой-нибудь сердобольной соседки из крайнего подъезда и ты уже считаешь минуты, когда откроется ближайший магазин. Ты подходишь к магазину, смотришь на давно изученную витрину, на вывеску, тупишь в циферблат на часах или в чудом сохранившийся за столько дней беспробудного голивуда мобильник. Там всё как будто застыло. С ужасом замечаешь, как к магазину подтягиваются такие же как ты, узнаёшь в них знакомого по несчастью и думаешь как бы он не упал на хвост, потому что у тебя ровно на дозняк – одна бутылка 0,5 чернила. И двоим от этого не полегчает, лучше выпить литр воды – будешь больше пьян. Но у знакомого тоже только на пузырь чернила, и он хочет просто стрельнуть у тебя сигарету. У тебя нет сигарет и вы заводите пустую беседу о том как хреново после вчерашнего, хотя оба понимаете, что у вас это вчерашнее тянется в уже неведомое далёкое прошлое. Сигарета стреляется у случайного спешащего на работу добропорядочного семьянина и раскуривается на двоих.

Поскольку стрелял не ты, то ты докуриваешь. Как только первые клубы дыма проходят через твои измученные лёгкие, ты понимаешь, что тебе стало ещё хреновей. Хочется вырвать, но нечем, и голова начинает подкашивать ноги. Ты опять говоришь как тебе хреново и выкидываешь достаточно внушительный бычок в сторону, хотя урна в двух шагах. Но у тебя нет сил подойти к урне – тебе хреново в хлам. Знакомый сокрушается по поводу того как ты куришь и разговор заходит в тупик ожидания открытия магазина. И наконец, о чудо! Дверь магазина открывается и ленивая уборщица окидывает нас недоброжелательным взглядом. К чёрту взгляды! Нам нужно внутрь. Но уборщица как назло становится перед входом и начинает вытирать тряпкой и без того блестящее стекло. Тебе хочется дать ей под зад, но сейчас не до скандалов и разборок – тебе очень хреново. Ну наконец толстый зад уборщицы убирается и вы попадаете внутрь. Но где же продавщицы? … твою мать! Вот оно, в двух шагах то, что вам так нужно а эти шлюхи ещё не наговорились или не накурились. Ты пересчитываешь дрожащими руками мятые как из задницы купюры. Сдачи блин не надо – копейки. Ну наконец! Появилась! Но не из твоего отдела и ты проклинаешь все эти колбасы и бакалеи: тебе нужно чернило! Ну вот припёрлась и та кто нам нужен. Ты стоишь в очереди первый, за тобой твой знакомый, а дальше – вся остальная дребедень человечества с далеко пахнущими перегарами. С нескрываемым презрением эта шлюха дает тебе твою драгоценность, брезгливо считает деньги. Ты, с оставшимся чувством приличия и к раздражению за тобой стоящих, спрашиваешь хватает ли денег. Она медлит с ответом – ты не тот с кем ей нужно проявлять учтивость, её не удовлетворил муж и вообще ей остопиздела эта работа.
-Чего стоишь? Что-нибудь ещё?
Ты и без того пристыженный сзади стоящими, ссутулившись убираешься. Пытаешься засунуть колотящимися руками бутылку в рукав, но у тебя хрен что получается. А это всё минуты томительного ожидания твоего страдающего организма. Всё, попал. Теперь домой! Перейти улицу. Какой-то подонок так долго разворачивается у тебя на пути. Как страшно переходить улицу! Качнуло. Стоять. Не выдавать себя идущим на работу соседям. Они здороваются. Ты как будто спохватившись, улыбаешься и желаешь им доброго утра, внутренне посылая их к чёртовой матери. Улица, фонарь, аптека… К чёрту Блока. Не до него. Подъезд. Старая манда выносит мусор в такую рань. Не мужской половой член ей делать с утра после бессонной ночи.
-Доброе утро тётя Маша.
Прочь с дороги старая сволочь. Боже, как высоко я живу. Ноги мои ноги… Ключи, где ключи? Жетокий век, жестокие сердца. А это по-моему из Пушкина. К чёрту и его вместе с Блоком. Нашёл. В самом глубоком кармане. Ну на хуя я их туда засунул! Всё, достал, не выпала бы бутылка пока буду открывать. Руки не слушаются. Ключ, всегда с уже бессознательной привычкой попадавший в скважину даже в кромешной тьме, попадает хрен знает куда. Ещё одна соседка спускается как черепаха, здоровается с тобой и спрашивает про здоровье мамы. Какое тебе на хрен дело! Но ты отвечаешь что-то полуприличное и наконец открываешь дверь. Ключ в сторону, дверь по привычке защёлкиваешь и, не разуваясь, летишь на кухню. Там нож, которым ты открываешь неподдающуюся пластмассовую пробку. Чпок! Быстро выдохнув, добиваешь пузырь до дна тремя большими глотками. Какое говно! Тут же выблёвываешь одну треть в умывальник. Но нельзя! Это же такие нужные тебе драгоценные градусы. Запиваешь полутёплой водой из под крана. Сдерживаешь рвотный рефлекс. Всё. Утопталось. Сейчас будет легче. Вот оно! Мир на секунду показался не таким страшным. Мысли начали выстраиваться в подобие стройной цепочки. И вдруг! О, эта жестокая мысль! Ты понимаешь, что этот приход спасёт тебя только минут на двадцать и потом надо будет искать что-то ещё. Надо ловить минуты сознания пока мысли хоть как-то работают. Где? Кто ещё может помочь? Боже мой, почему так медленно легчает? Кто, кто, кто? Есть! Вспоминаешь какого-то собутыльника Васю Пупкина, которого ты когда-то выручил, дав ему на опохмелку ровно на пузырь чернила. Телефон, где его номер? Вася, Вася …Пупкин… Вот. Есть. Ну, подними трубку, гад… Давай, давай, давай.
- Алло.
- Вася?
-Да, привет – Вася тебя сразу узнаёт по голосу.
-Ты где?
-На очке.
-Вася, ты помнишь как я как-то тебя выручил, когда тебе было хреново? Ну так вот мне сейчас в десять раз хуже, чем тебе было тогда. Если ты меня не похмелишь, я умру прямо сейчас не выпуская трубки, ты услышишь мой предсмертный вздох и никогда не простишь себе этого.
На той стороне трубки раздались такие звуки, что ты понимаешь - Вася сказал правду про то место, где он находится. Пауза. Вася, переведя дух и затянувшись сигаретой говорит:
- Ну давай минут через двадцать у переходного моста.
- Вася, ты гений! Всё. Договорились. Только не забудь!
-Да всё будет нормально.
Ключи, бля, где ключи. Нашёл. Проклятая дверь. Попал в скважину. Закрыл. Быстро летишь по лестнице. Ух, уже полегчало прилично. Так, до моста минут десять ходьбы. Через парк, потом школа, а там и мост. Там придётся подождать. Ничего, не отпустит, подожду.
-У вас не будет сигаретки?
Молча достаёт с недовольным видом, гад. Блин, огня стрельну у другого.
-Благодарю!
Улица, фонарь, аптека… Вот прицепился Блок. Да не лети ты так. Ноги пришли в норму, но ещё немного дрожат.
-Огоньку не найдётся?
-Зажигалка.
-По мужской половой член.
Клац.
- Блгодарю.- Всё. Шаг замедляется. Вася чувак клёвый – выручит. А что потом? А-а-а… Там будет видно.
Парк. Ленин. Идол на века. Вождь в жопе мужской половой член. Завтра ночью так и напишу на нём: «мужской половой член». Зачем? Да так, пьяный базар с самим собой навеянный бутылкой дешёвого вина после двух тысячелетий христианства. Это фраза по-моему из Генри Миллера, роман «Тропик рака». Порно в прозе.
Школа. Дети. Цветы жизни. Плоды нашей страсти. Им пока всё до сраки дверцы – детство. Сам был таким.
Вот и мост. Сколько осталось? Ёбти-срать! Десять минут. Подождём. Всё таки от чернила тяжёлый приход, но хоть что-то. Сердце нехорошо ёкнуло. Блин, только бы не сдохнуть… Сейчас, сейчас. Вася, да где же ты?
-Давно стоишь?
-Да целую вечность уже! Вася, здыхаю.
-Вижу. Пошли.
-На что у тебя есть?
-А что ты хочешь? Я взял тебе полтарашку крепкого пива. На, держи.
-Елы-палы, Вася! Меня это не спасёт! Может на что покрепче есть?
- Да щас посмотрим. – Вася достаёт худое портмоне и пересчитывает купюры с нолями. Значит бабло есть. За-е-бись.
– Ну на пузырь водки есть. Только чем закусим?
- Ну ёлы-палы, у меня найдём.
- А матушка?
-Да нет её. До вечера не будет.
-Ну пошли.
Во кайф! Вася мне Богом послан. Нет, кощунствую. Прости, Господи. Просто ну очень хреново.
Магазин сразу у моста. Эти продавщицы уже не кажутся такими уж плохими. Мы ж не алканавты какие-нибудь – мы водочку берём.
-А курить есть?
-Есть.
-Заебцом. Всё пошли.
-А где ты так погулял вчера?
-Да если бы вчера! Это тянется уже дней восемь.
-Ого. Я бы уже умер.
-Вот я и умираю.
Аптека, улица, фонарь… Блок был классный чувак. Одна его «Незнакомка» чего стоит:
«И пьяницы с глазами кроликов ин вино веритас кричат». Это про меня. Да. В моей душе лежит сокровище и ключ поручен только мне. Ты право, пьяное чудовище, я знаю – истина в вине…»
Пришли. Разувайся. Проходи. Открывай, бо ща здохну.
И началось всё заново. Бутылка быстро пустеет под разговоры о том, какой ты офигенный чувак, но у тебя запой, потому что несколько дней назад один друган приехал с зароботков… И прочая пьяная дребедень.
-Пошли покурим.
И тут накрывает. Резко, как кувалдой. Но тебе всё равно мало.
-Вася, а давай пивка.
-Не отрубишся?
-Да не пизди.
Буль-буль. Кирдык. Затяжка, ещё зацяжка. Качнуло.
-Чувак, да ты в хлам.
-По мужской половой член.
-Не, я пойду.
-Ну пиздуй. Спасибо.
-Да сам был таким. Звони если что.
Ушёл, а пиво оставил. Заебцом. Ещё где-то с литр осталось. Буль,буль. Кирдык. Не-- выпью всё. Кирдык, кирдык… Ну ни хуя себе приход…
…По-моему снится что-то хреновое. Кричит мама. Люди в белых халатах. Я бью кого-то белого в морду, он меня. Да ну на мужской половой член. Стоп. А это кто? Менты!
-Вон намужской половой член из моей квартиры, сволочи…
Трах-бах. Больно.
-Гады, не крутите руки музыканту, я ими работаю.
-Ты ж безработный, сидишь у мамы на шее.
- Не твоё дело, подонок…
-Что ты сказал?
-Ты всё слышал, рыло.
Опять больно. Уже в машине какой-то… Гады наручники одели и затянули покрепче.
- Я же говорю, руки – музыканта.
-Нам насрать, сиди спокойно, а то будет хуже.

Очнулся. Боже, это наверное преддверие ада или чистилище. Руки привязаны к задней спинке кровати, а одна ещё и под капельницей. Только что за диво? Всё так чисто и красиво? Да-а-а, видно я вчера уснул с мечтой, а проснулся с реальностью.
Вошёл какой-то строгий в зелёном халате: «Ну что, очнулся? Ты хоть помнишь, что вчера вытворял? Как доктора в лицо ударил, как с милицией дрался? Как тебя к кровати привязывали? А как меня старым пидором обозвал?» Боже мой, неужели это всё было на самом деле? Но предательски струсивший мозг убеждает тебя, что всё было именно так. И тут заходит какя-то зрелая баба в белом халате, называет тебя по фамилии и грозит, что тебя буду оформлять в ЛТП. Бля! Я хочу съебать отсюда в диком ужасе!
-Развяжите хотя бы руки. – умоляешь ты.
На тебя пристально смотрят, убеждаются, что ты уже как ягнёнок или побитая собака и измученные затёкшие руки наконец отвязывают. Господи как больно! Не рубите руки музыканту! Ещё что-то пизданув унижающее на прощание тётка и грозный дядька сваливают, оставляя тебя на самобичевание. Ты оглядываешься, рядом на койке лежит какое-то чувырло и тупо зрит на твои страдания. Наши взгляды встретились: «Коля меня зовут. Гы-гы-гы.» Беззубым ртом чувырло привело меня в ужас и я бессильно откинулся на подушку. Странно, обычно с такого бодуна постоянно хочется писать. Потому что за всё время штопора твои органы выделения то отказывались работать вовсе, то начинали делать своё дело с таким остервенением, как будто они это делают в последний раз. Рука невольно полезла под одеяло. Трусы. Мои трусы. Где? И уже громко: «Где мои трусы?».
- Гы-гы-гы - ответил Коля. - Тут трусов ни на ком нет.
-Боже! Что у меня в члене! Что с мои членом! Что это? Сестра! Сестра!
-Да не реви ты. Тут в реаниамации у всех в писунах катетер стоит. И всё из тебя вон в тот мешочек выливается. Автоматически. Гы-гы-гы.
-Господи, так я в реанимации?
-Ага. А вон те, - Коля показал на лежащих за стеклянной перегородкой,- скоро вообще откинутся. Так что мы с тобой тут самые здоровые. Гы-гы-гы. А ты вчера вытворял чудеса. Уж я то буйный, когда перепью, но ты… Гы-гы-гы.
И вдруг в наш ад влетел ангел. О, это было что-то, что заставило меня на секунды забыть про свои страдания и то дерьмо, в которое я вляпался. Длинноногая блондинка во всём белом влетела в нашу берлогу и подойдя ко мне начала что-то вводить в вену. Если бы она вводила мне цианистый калий – мне было бы всё равно. И я ей невольно сказал: « Эй красотка, ты мне подходишь. Ложись рядом.» Ангел даже не отреагировал на мой комплимент и… молча улетел, оставив мне в подарок аромат каких-то изысканных духов с непроизносимым названием. И вот я вновь с чувырлом Колей и умирающими мужской половой член знает от чего соседями. В этот момент мои страдания вернулись. От нечего делать я постоянно проверял свой мочевой пакетик. А туда всё капало и капало… Как слёзы младенца… Мне было себя жаль до бесконечности, хотелось плакать…
Когда смотришь на все эти приборы поддержки жизни умирающих, капельницы, шприцы, таблетки, то с антропологическим ужасом понимаешь, как глубоко вляпалось в это цивилизованное дерьмо человеческая история.
Дурные мысли роем лезут в твою больную голову. Ты не понимаешь на каком свете находишься и если тебя сейчас спросить сколько будет дважды два то твоё сердце разорвётся. Разве может что-то сравнится с ужасом абстинентного синдрома? Это полная деградация, полный разрыв с самим собой. А когда ты ещё и привязан к кровати, то чувство полного своего ничтожества переполняет твой мозг через край и выливается из глаз не имея ничего общего с твоей волей и твоими желаниями. Чтобы как-то успокоить нарастающее беспокойство начинаешь дёргать ногами, постанывать, но всем насрать на твои страдания, потому что ты здесь не по «уважительной» причине – ты нажрался до опизденения, у тебя алкогольный психоз и ты не достоин ни капли сожаления. Любые образы приходящие в голову двигаются как в старом кино: быстро, неестественно и обязательно корча тебе самые страшные рожи. Тогда я отчётливо понимал, что черти реально существуют и искренне молился. Молился долго. Обещал не вытирать ноги о чужой коврик и стереть всю порнуху в компьютере. Только как говорила моя матушка, молитвы мои не поднимались выше потолка. Положение усугублялось ещё и тем, что я не мог свободно двигаться. Если в повседневном отходняке ты можешь выйти на улицу, сделать вид, что тебе куда-то нужно по делам, можешь попытаться обмануть свой страх. Хотя бы попытаться! То здесь нельзя было даже перевернуться на бок! Тебе мешал этот долбанный катетер, который терзал твой член, непонимающий за что с ним так жестоко обходятся.
Я ждал вечера как своё спасение, когда ко мне подходила медсестра со шприцем снотворного. В этот момент она была для меня богиней. Это был воистину акт милосердия, что мне прописали снотворное. После укола я, конечно же, не спал. Но я себя обманывал, что я хотя бы дремлю. Каждый раз в таком состоянии ты понимаешь, что всё это бред больного мозга. Но ничего не можешь с этим поделать.
-Пусть колотит, пусть трясёт, пусть Ходоркин отсосёт.- прервал мои философские мысли Коля и посмотрел на меня как я отреагирую на эту бородатую шутку.
-Послушай, Коля, ты идиот наполовину, причём это лучшая твоя половина. Поэтому будь добр не пизди и не умничай, будь лучше.
Коля, ничуть не обидевшись, взял печенье со своего столика и начал его кушать, окропляя крошками одеяло.
Во бля фабричный товар природы! И невдомёк же таким, что есть на свете мозги, которые могут писать стихи, цитировать Блока и думать о вечности. Хотя когда ты в штопоре, за пузырём разве ты не нашёл бы с ним общий язык? Конечно бы нашёл…
В таких неподвижных страданиях я провёл три дня. За это время капельницы и тупое время сделали своё дело и я был трезв и чист как молитва ребёнка. И вот на четвёртый день утром зашёл какой-то охуенной пизды колпак и представился наркологом. Мысленно послав его ко всем ебеням, я вежливо поздоровался. Колпак стал что-то писать в свою замусоленную книжицу, пару раз спросил меня не мерещаться ли мне тараканы, как я сплю… «Тебя ебёт?» – постоянно мысленно отвечал я, но с языка упорно не предательски вылетало что-нибудь предельно вежливое. И вот этот колпак, закончив свой допрос пропел, да именно пропел - для меня это было пение, фразу: «Этого можно отпускать. Нужно освободить койку для попавших в аварию». Я чуть было не подпрыгнул и не вырвал свой мочевой котетер. «Спасибо, доктор, спасибо, я ведь здоров, это был частный случай…». И прочую ахинею, только бы никто не передумал и не принял решения перевести меня в какую-нибудь другую палату-берлогу с другими чувырлами-Колями. Колпак криво ухмыльнулся и позвал длинноногого ангела : «Пусть идёт домой»-сказал он ей и моё сердце сыграло мне тушь.
-Боже мой! А кто котетер вынимать-то будет?- возопил я.
- Я. – ответил длинноногий ангел, - я ведь его и вставляла.
И тут тебя пробирает, нарастая как лавина идиотский смех. И, уже рыдая от смеха, пугая полумёртвых соседей, приводя в предсмертное сознание безнадёжно-уныло ждущих отхода в вечность, ты громко пукаешь, потому что понимаешь, что терять то тебе уже нечего. Тебя видели всякого пьяного-обосцаного-обрыганого и во всякой неприлично-фантастической позе. И этот пук просто ставит точку во всех твоих комплексах и нереализованных желаниях. Длинноногий ангел недовольно фыркнула и пошла к мужской половой член знает от чего умирающему в соседнюю комнату. А ты продолжаешь ржать, понимая, что всё кончено и ты вот-вот отправишься ко всем ебеням из этого ада, где тебя как рождественскую утку, пытались приготовить для подачи на стол кодировки или принудительного лечения. Хуюшки! Я здоров! Спасибо нашим докторам, что ставят капельницы нам! Приходит туповато-безразличная санитарка с моими шмотками, от которых сразу пахнуло Англией и морем недавних десятидневных странствий по мужской половой член знает каким неоткрытым землям нашего вонючего городка с романтическим названием. Но мне уже было насрать во что выряжаться. Как только мои шмотки доставили к моему телу, длинноногий ангел прилетел, откинул моё одеяло, от чего я чуть было не возбудился, и под мои показно-страдающие крики медленно вытянула эту гибкую гадкую трубку из моего давно смирившегося со скукой безделия междуногого друга. Я подхватился и принялся судорожно-радостно натягивать рваные трусы, стоящие носки и наступившие когда-то где-то в говно туфли. Санитарка вытолкала меня в коридор, где я продолжал наряжаться в чучело уже там под удивлённые взгляды родственников тех, кто лежит в реанимации, так сказать, по уважительной причине. А мне было насрать. Я готовился к свободе. Я был свеж и молод! Немного тормошили совесть и душу предательские воспоминания, но всё это таяло перед предвкушением того, что вот-вот я опять увижу улицу, живых постоянно пьяных каких нибудь работяг и всяких других пидоров. Моя лечащая врач сказала мне что я могу быть свободен, пожелала больше не попадать к ним в гости и я пошёл к выходу. Выйдя на улицу я увидел всё то, что и предполагал с точностью до пидоров и ещё раз убедился в том, что талант не пропивается. Я шёл и вдыхал свежий осенний ветер свободы после четырёх дней, проведённых в неподвижном, холодном, безразличном аду. Я был жив и готов к новым подвигам. Каким? Да хрен его знает. Вонючий и заросший как раненный где-то в жопу чеченский боевик, я шёл жить.
***
Штопор, отходняк, чистяк. Вот три составляющих, между которых стремительно неслась моя жизнь. На чистяке я изобретал, придумывал, сочинял и планировал. В штопоре всё это осуществлял. А по отходняку во всём этом искренне раскаивался.
Я слишком долго дружил с алкоголем. И вот теперь меня хотели заставить от него отказаться. Но я друзей не предаю. И я шёл жить дальше.

Я очнусь с утра на кафеле холодном,
Туалетный ерш рукою обнимая.
Бак журчит легко водой водопроводной,
Я лежу, и головы не поднимаю.

Мир кружится ярких красок хороводом:
Вот блевотина в углу, а вот бутылка,
Вот гондон лежит, а вот мочи разводы.
Ни хера не помню… рана на затылке.

Пересилив боль в желудке, из сортира
Вылезаю… Бля, да лучше б там остался!
Мебель сломана, бардак во всей квартире,
На диване явно кто-то поебался…

Среди комнаты штаны лежат горою,
А на люстре чьи-то лифчики с трусами.
В кресле двое, на полу, похоже, трое…
И под креслом чья-то жопа с волосами…

Я, слегка шатаясь, выйду на работу,
Чтобы не попасть под санкции штрафные.
Я ни пятницу не помню, ни субботу –
Заебато погуляли в выходные!

Поэтому я пыталась отвечать субе на 4 вопроса:
!.Что я чувствую?
2. Что я думаю?
3.Что ощущаую (в теле)?
4.Что делаю?
Что-нибудь да помогало определить чувство. Мысль в человеческой голове мелькает за долю секунды, а чувство держится дольше, его можно определить и разобраться с мыслями, вызвавшими его.Так меняется мышление.

Алекситимия (греч. a – отрицание, lexis – слово, thyme – чувство) — неспособность пациента называть эмоции, переживаемые им самим или другими людьми, т.е. переводить их в вербальный план.