К счастью, такой вид агрессии во имя духовности сегодня встречается не так чтобы часто. Да и такой печальный и необычный эпизод можно обернуть на пользу. Тут можно было бы себя спросить, а не подвержены ли мы, пусть в менее очевидных, но не менее разрушительных формах, проявлениям духовной гордыне в большей степени, чем нам думалось. Уверен, что если над этим работать постоянно, ни один вид самоанализа не был бы более полезным. Ничто не сможет укрепить наши связи друг с другом и с Богом еще вернее.

Много лет назад так называемый неверующий заставил меня увидеть это очень четко. Он был врачом, и очень хорошим врачом. Я познакомился с ним и его женой Мэри в доме приятеля в одном из городков на Среднем Западе. Это была чисто дружеская вечеринка. Единственной темой, на которую я говорил, стало наше содружество алкоголиков, и я завладел практически всем разговором. Тем не менее, доктор и его дама, похоже, искренне заинтересовались, а он задавал множество вопросов. Правда, мужчина заставил меня заподозрить, что он агностик, а может даже и атеист.

Тут я сразу же завелся и стал так и этак пытаться обратить его в свою веру. С ужасно серьезным видом я-таки похвастался, каким чудесным образом у меня появился духовный опыт за год до этого. Доктор же в мягкой форме выразил сомнение, а не был ли этот опыт чем-то иным, нежели чем я полагал. Это меня задело, и я стал чуть ли не грубым. На самом деле, со стороны доктора никакой провакации не было - он оставался неизменно вежливым, сохранял доброе чувство юмора и был даже уважителен. Без малейших раздумий он заявил, что часто сожалеет о том, что тоже не обрел твердой веры. Но, что, честно говоря, я его ни в чем не убедил.

Через три года я вновь навестил своих приятелей на Среднем Западе. По телефону пригласили Мэри, жену того доктора, а когда она пришла, я узнал от неё, что муж умер неделю тому назад. Сильно расчувствовавшись, она стала о нем рассказывать.

Происходил он из очень известной бостонской семьи и обучался в Гарварде. Блестящий студент, он мог бы далеко пойти в своей профессии. Он мог бы наслаждаться радостями жизни, иметь богатую практику, вращаться в обществе старых друзей. Вместо этого он настоял на том, чтобы стать врачом на фирме, расположенной в раздираемом раздороми промышленном городке. Когда Мэри изредка спрашивала его, почему бы им не вернуться обратно в Бостон, он брал её за руку и говорил: "Может, ты и права, но я не могу заставить себя уехать. Мне думается, я действительно нужен этим заводским людям."

Ещё Мэри припомнила, что никогда не слышала, чтобы её муж когда-либо на что-либо по серьёзному жаловался или же резко кого-то критиковал. Хотя внешне доктор казался совершенно нормальным, за последние пять лет он изрядно сдал. Когда Мэри старалась соблазнить мужа вечерней прогулкой, или пыталась хоть ненадолго вытянуть его из дома на люди, у того всегда находилась вполне правдоподобная вежливая отговорка. И так продолжалось до его последней неожиданной болезни, когда она вдруг узнала, что всё это время её муж с таким сердечным заболеванием, которое могло его сгубить буквально в любой момент. Никто, кроме одного единственного врача из его же персонала, не имел об этом ни малейшего намёка. Когда же она стала допытываться, почему он себя так вёл, доктор просто ответил: "Понимаешь, я не видел ничего хорошего в том, чтобы люди за меня переживали, и особенно - ты, моя дорогая".

Это был рассказ о человеке с огромным духовным богатством. Признаки этого были налицо: юмор и терпение, доброта и мужество, смирение и верность, бескорыстие и любовь - показатели, к которым я сам вряд ли и близко подходил. И это был человек, которого я ещё попрекал и наставлял. Это был неверующий, которого я пытался чему-то ещё учить!

Мэри поведала нам эту историю более двадцати лет тому назад. Именно тогда передо мною вдруг впервые открылось, насколько же мертвой может быть вера, если ей не хватает ответственности. У доктора была непоколебимая вера в свои идеалы. Но вместе с тем он на практике демонстрировал смирение, мудрость и ответственность, а следовательно, и высшее проявление своей веры.

Мое собственное духовное пробуждение как бы вставило в меня веру в Бога, и это - конечно же, дар. Однако я никогда не был ни смиренным, ни мудрым. Кичась своей верой, я напрочь забывал об идеалах. Их место заняли гордыня и безответственность. Выключив таким образом свет самому себе, я мог не так много дать своим друзьям алкоголикам. И поэтому моя вера была для них мертва. Наконец-то я понял, почему-же многие из них уходили, и некоторые навсегда.

Таким образом, вера есть нечто большее, чем наш величайший дар, поделиться ею с другими - вот в чём заключается наша величайшая ответственность. Так не следует нам, членам А.А., непрестанно стараться обрести ту мудрость и те устремления, с помощью которых мы могли бы сполна реализовать то безграничное доверие, что дано нам в руки Дарителем всех самых совершенных даров.