Я никогда не была твоей,
Мы вместе были в кругу друзей,
Ты провожал меня до дверей,
Я говорила: "Привет Андрей".
И вот однажды я поняла,
Что без тебя словно не жила,
Когда ты даришь мне роз букет,
Я говорю: "Привет".

Привет, Андрей, привет, Андрей,
Привет, Андрей, ну где ты был,
Ну обними меня скорей.
Привет, Андрей, привет, Андрей,
Привет, Андрей, ну где ты был,
Ну обними меня скорей.

Нам есть, что вспомнить, о чём забыть,
Над чем смеяться, о чём грустить,
Что не позволить, а что простить,
Но не могу без тебя я жить.
Ты мой ребёнок, мой друг, мой брат,
Ты мой любовник, мой дуэлянт,
Люблю как ты выключаешь свет
И говоришь: "Привет"...

В Москве завершились публичные чтения Биеннале поэтов. Одной из самых интригующих проблем, которые обсуждались на фестивале, оказались трудности с психикой и черепно-мозговые травмы лириков. Стихотворцы щелкали грецкие орехи, чтобы проиллюстрировать выражение «голова раскалывается», время от времени на сцене их сменяли специалисты-психиатры, пытавшиеся подвести под проблему научную базу. Чтения показали, что культ поэтического сумасшествия прошел до наших дней сквозь века, живет в поэзии и питает ее.

Скользкая тема никого не оттолкнула. Лирики, официально не подверженные душевным болезням, оправдывали свое присутствие на чтениях «Голова поэта» тем, что когда-то (но, как правило, очень давно) они много пили, часто дрались и лежали в больнице с сотрясением мозга, были уронены в детстве.

Как объяснил собравшимся ведущий вечера, известный культурный деятель Игорь Сид, в современной литературе есть несколько больших величин с травмами головы. Прежде всего это живой классик Андрей Битов и поэт Сергей Гандлевский, которые почти одновременно перенесли трепанацию черепа. После этого Гандлевский внезапно стал писать прозу (увековечив свою операцию в романе «Трепанация черепа»), а Битов вернулся к поэзии, которой до тех пор занимался только в юности, но вспоминал ранние опыты со смущением. В литературных кругах возникла гипотеза, что поэтический и прозаический таланты двух писателей мистическим образом поменялись местами во время вскрытия их черепов. Живой классик Битов в свое время даже давал почитателям пощупать свежий шрам.

К сожалению, ни Битова, ни Гандлевского в Москве во время Биеннале не оказалось, но их обещали пригласить на следующие чтения «Голова поэта», которые ожидаются примерно через год. Зато сразу подхватил близкую ему тему травмированный поэт Андрей Родионов, совершивший со сцены прорыв в астрал через кроваво-матерные описания. В продолжение темы соведущий вечера, поэт Григорий Ходасевич, исполнил стихотворение покойного Генриха Сапгира, написанное сразу после инсульта: треск в голове озвучивался треском зажатых в щипцах грецких орехов.

Чтобы разбавить поэтическую речь научной, лирики пригласили на сцену профессиональных врачей. Интерес психиатров к поэзии расцвел еще сто лет назад, когда модернизм эксцентрично ворвался в литературу и жизнь. Тогда на головах расцветали разными оттенками прически всех мастей, а волосы на одной шевелюре были частью стрижены, частью длинны. Тогда возросло потребление табака и алкоголя, чудачества всех сортов вошли в моду, а публика перестала понимать новые стихи. Тогда же психиатры начали всерьез опасаться за душевное здоровье поэтов и порой составляли увесистые тома, доказывая, что деятели культуры потенциальные, а то и реальные клиенты сумасшедшего дома. Поэты со своей стороны часто не отвергали славы помешанных, а то и наигранно изображали, что они не в себе.

О сумасшествии гениев пишут не в каждом учебнике, но почти все легенды имеют под собой основание. Не совсем здоров нервами был Гоголь. От эпилепсии страдал (равно как и блаженствовал) Достоевский. Бальмонт бросался из окна, но не разбился, а оставил рассказ «Воздушный путь», потом долго лечился и имел обострения. А вот Гаршин прыгнул в лестничный пролет, и его самоубийство удалось. Не вполне нормальными были Блок и Белый. А в нашей недавней истории советские власти, не понимавшие новой эстетики, в воспитательных целях загоняли диссидентов в дома для умалишенных. Показательна история Дмитрия Александровича Пригова, которого чуть не отправили в сумасшедший дом, но вовремя успели вернуть с дороги благодаря акциям протеста. Впрочем, в наши дни тот же Пригов с удовольствием выступает в роли пациента на конференциях по «психопоэтике».

Судя по Биеннале, культ сумасшествия, процветавший у романтиков, а потом в Серебряном веке, не изжит и до сих пор. Живы и подростковая тяга к эпатажу, и желание разметать в истерике заскорузлые нормы поведения ради прорыва в новое искусство.

Мне уже многое поздно
Мне уже многим не стать
И к удивительным звездам
Мне никогда не слетать
Мне уже многое сложно
Многого не испытать
Годы вернуть невозможно
Но я умею мечтать

Припев:
О далеких мирах
О волшебных дарах
Что когда-нибудь под ноги мне упадут
О бескрайних морях
Об открытых дверях
За которыми верят и любят и ждут меня

Я уже многих не помню
С кем я когда-либо был
С кем я напился бессониц
На перекрестках судьбы
Мне уже с многими скучно
Успел от многих устать
Мне в одиночестве лучше
Легче и проще мечтать

Припев.

Многое не повторится
Многое будет не так
Вот мне и стало за тридцать
Самое время мечтать

Припев