Нежные салатные листочки трепетали на свежем теплом ветерке. Затяжной апрель наконец разверзся свежей и веселой майской зеленью. И хотя в этот день солнце не спешило показываться из-за мохнатого серого покрывала облаков, все вокруг было необычайно ярким и свежим. Вдыхая густой и пахучий воздух, девочка Соня в припрыжку шла по тропинке. Ей было всего семь лет и предстояло сделать еще много и много дел. Она уже умела читать, стала меньше интересоваться куклами, в этом году ей предстояло пойти в школу, у нее были такие замечательные папа и мама, и вообще – весь мир казался замечательным, свежим и густозеленым – как воздух, деревья вокруг, далекая трель соловья, хруст веток под ногами.
Было первое мая, такой замечательный праздник, и Соня любила этот прекрасный и пропитанный радостью день, который она считала истинным началом весны. Уже второй раз она с родителями и их сослуживцами пришла в эту рощу отмечать Первомай - все были раскрасневшиеся и веселые после яркой и красной от широких полотнищ и громких лозунгов демонстрации, в предвкушении, вырисовывающемся в пахучем воздухе звуком открываемых бутылок и разгорающегося костра, рядом с которым стояли большие банки с маринованным мясом.
Все было хорошо – она видела это по счастливым лицам папы и мамы, которые были до сих пор безумно влюблены друг в друга, слышала это в несмолкающем баритоне доброго лысого дяди Славы, который на демонстрации время от времени сажал ее на плечи, а когда опускал - тетя Тома, его жена, неустанно совала ей украдкой вкусные конфеты.
Соня знала, что так будет всегда.

Папа уже объяснил ей, что толстое дерево с большим дуплом и волнистыми листьями, которых не может быть еще в мае, называется дуб, что он распускается позднее всех деревьев – в конце мая – начале июня, и что живет он тысячу лет. «А это долго, папа?», – спросила она тогда, - «больше, чем сто?»
Папа улыбнулся и сказал: «Это, милая, десять раз по сто. Очень и очень долго».
И они недолго, намного меньше тысячи лет, стояли тогда и смотрели на большой раскидистый дуб посреди весенней поляны. Теперь Соня решила прогуляться, пока взрослые делают шашлыки, и посмотреть, на месте ли еще тот дуб, и даже заглянуть в его низкое дупло. Она решила, что за год она достаточно подросла.

Поляна встретила ее молодой травкой и выглянувшем, наконец, из-за туч солнышком. Пока она шла к величественному и безлистному пока что старику, стало жарко, и она сняла курточку. Дойдя до его тени, она поняла, что заглянуть в дупло вполне получится.
Перед черным провалом она на секунду она остановилась. Все-таки дупло было для нее высоковато, но можно было встать на выступавший из земли корень. Она уцепилась руками за выпуклости и бороздки коры и осторожно посмотрела в черноту.

Фея была прекрасной – почти как на рисунке к сказке про Золушку, которую ей часто читала раньше бабушка. Черное пространство внутри осветилось сразу, вокруг красавицы-блондинки в золотистом платье порхали звездочки и курилась легкая белая дымка. Ее небесно-голубые глаза улыбались:

- Здравствуй, Соня, - сказала она, - я очень рада, что ты ко мне, наконец, пришла! Я тебя долго ждала – почти семь лет, а тебе надо было найти меня до того, как ты пойдешь в школу. Многие мальчики и девочки хотели бы быть на твоем месте, но не всякий из них может меня увидеть.
- Ты из сказки? Откуда ты? Ты хорошая, ты приходила к золушке, а теперь я пришла к тебе, да? Только я маленькая еще, чтобы ездить на бал…, - она запнулась, потому что ворвавшаяся в жизнь сказка не могла не мешать ей говорить.
- Я ждала тебя, только тебя, глупышка, - сказала фея и рассмеялась хрустальными колокольчиками. Звездочки закружили хоровод вокруг ее белого платья, - ждала, чтобы ты нашла меня до того, как пойдешь в школу. Потому что когда дети начинают ходить в школу, у них появляется слишком много дел, и они перестают уже быть полностью детьми. Они тогда начинают быть похожими на взрослых. И они не могут хранить то, что я сейчас дам тебе.

Она протянула Соне руку. На ладони блеснул искорками желудь – обыкновенный желудь от дуба с коротким стебельком.
- Возьми его, - сказала фея, - он поможет тебе. Поможет тебе однажды стать настоящей принцессой и найти своего принца. Поможет тебе всю жизнь быть счастливым. Только никому его не показывай и никому про нас с тобой не говори, хорошо? Ведь взрослые такие занятые и скучные, они думают, что сказок не бывает. Они никогда тебе не поверят. Ну все. Теперь иди и будь счастлива.

Сжимая желудь в руке, Соня побежала к тропинке и повернула на звуки начинающегося пикника. Сердце бешено колотилось, она часто и глубоко вдыхала зеленую густоту первого майского дня.
«На всю жизнь!», - подумала она, - «на всю тысячу лет!».

Перед костром она успокоилась и, вспомнив наказ феи, никому ничего не сказала.

Через долгие, казавшиеся вечностью минуты красный дымок контроля влился в драгоценный бальзам избавления от боли, беспощадно терзавшей и выворачивавшей ее наизнанку в течение всего дня – пока ей наконец не удалось заманить случайного клиента после долгого стояния на обочине. В этот день страна по привычке и лениво - уже без демонстраций - праздновала постылый, пьяный, разящий кислой блевотиной Первомай, и машин на Большой Окружной было немного. Кое-как отработав дежурную оральную программу, Соня вышла из машины и помчалась словно на крыльях к носителю счастья и избавления, который в этот раз наотрез отказался давать ей что-либо в долг, потому что она и так была достаточно много должна.

Большой палец привычно вдавил до упора поршень, потом инструмент выехал из вены, которая тут же превратилась в уверенный и полноводный поток, несущий богатый нерест во все закоулки души, в течение секунд упруго зашевелившейся, раздувшись до максимального размера уверенности и надежды. Она долго не снимала жгут, с восхищением рассматривая звездочки, плавающие в спертом воздухе комнаты в сантиметре перед обшарпанными загаженными чернотой обоями своей надоевшей до жуткой тошноты конуры, которая сейчас постепенно превращалась в райскую обитель, таинственные и романтические чертоги, доставшиеся ей в наследство несколько лет назад, после того, как умерла, наконец, от цирроза печени мать.

Которая за четыре с небольшим года окончательно спилась, выйдя из тюрьмы, куда попала за то, что зарезала в пьяном скандале отца. Который в течение многих лет до этого почти беспробудно пил и тем самым загнал в могилу бабушку. Которая все эти годы костьми ложилась, чтобы вылечить зятя - талантливого инженера оборонного предприятия – от пьянства. Которое набрало свои стремительные обороты после банального отмечания одного первомайского праздника.
С тех пор прошла не одна тысяча лет. И старый дуб, наверное, давно высох и развалился.

Соня смотрела и смотрела на звездочки у стены, потом потрогала висевший на цепочке черный старый желудь.

«На всю жизнь!», - подумала она, - «на всю тысячу лет!».

- До метро «Ботанический сад».
- Сколько?
- Сто
- Садись.
«Ты уж извини, так получилось. Я очень хотела приехать пораньше, сто раз уже собиралась, и в последний момент вдруг что-то, блин, шло наперекосяк. Ты ж меня знаешь, у меня ж постоянно всё через жопу. То на работу срочно дёрнут, то погода испортится. А ты ж помнишь, что для меня погода – это важно. Помнишь, мы с тобой даже на свадьбу к Антону не пошли, потому что я сказала, что в такую погоду женятся только дураки и лузеры, а приходят на такую свадьбу только бабки-родственницы. Им похуй, лишь бы салатов пожрать. Ты ещё обиделся тогда, сказал, что Антон твой друг, и что ты всё равно туда пойдёшь. Даже если без меня. И что тебе тоже похуй на погоду, ты не жених и не невеста. Я тогда фыркнула, спиной к тебе повернулась, и ничего не ответила. Только чувствовала: всё будет по-моему. Как всегда.
Ну и никуда ты не пошёл, само собой. Ты слишком меня любил, и слишком во всём потакал. А зря. Мне б тогда это понять…»
- Где высадить?
- Вот тут, у метро. Спасибо.
«Ботанический сад. Вон, ВДНХ отсюда видно. Колесо обозрения. Ужасно боюсь высоты, и ты всегда это знал. Какого хрена, спрашивается, ты потащил меня на это колесо? А один там покататься не мог? Я ж предупреждала, я ж просила… Ну, и чего ты добился? Истерика на два часа, поллитра коньяка, и моя пьяная тушка в прихожей. Кстати, я теперь стресс алкоголем больше не снимаю. Я его переживаю – и всё. Нет, колесо тут не причём, это я так, к слову…»
- Осторожно, двери закрываются, следующая станция «ВДНХ»
«Ну вот, тронулись. Через час-полтора буду у тебя. О чём я говорила? А, стресс. Знаешь, после той ночи я поняла что такое стресс. Слово-то какое мудовое, блин. Стресс. Нет, это не стресс. Стресс – это когда ты пашешь три месяца на дядю, залез в долги по колено, потому что зарплату обещают выплатить «вот-вот, не сегодня-завтра», ты уже должен всем и каждому, друзья звонят только ради того, чтоб узнать когда ты им бабло вернёшь, и вот приходишь ты к дяде за своей зарплатой, а тебе дают три тысячи рублей, и с улыбкой показывают твой трудовой договор. Где чёрным по белому написано, что ты согласен тут канаёбиться по двенадцать часов в день, без выходных, за тыщу рублей в месяц. И ниже – твоя подпись.
Вот это да, стресс. Стрессявый такой. Башка тут же становится как у гидроцефала. Прям на глазах раздувается. Потому что ты очень быстро понимаешь, что ты в жопе, и с этим срочно нужно что-то делать. И вот ты приходишь домой, достаёшь из холодильника бутылку водки, и это единственное, что у тебя там лежит, наливаешь в кружку воды из-под крана, и начинаешь поочерёдно прикладываться то к бутылке, то к кружке…
А потом тебя мучительно тошнит, и хочется плакать. И плачешь ведь. Плачешь, плачешь… И засыпаешь в одежде, на кухонном диване. А утром встаёшь, и идёшь искать новую работу. А так же звонить друзьям, и просить их подождать ещё месяц.
Всё решаемо, видишь? Вот только той ночью уже ничего нельзя было изменить. Ничего. Пей-не пей, плачь-не плачь. Хотя, в общём-то и плакать не хотелось. И пить не хотелось.
И дышать, и жить…»
- Станция метро «Тёплый стан». Следующая станция – «Ясенево».
«Упс. Чуть не проехала. Но успела, успела. Паршивый район, кстати. Занесло тебя, родного, в Большие Пердя. На хромых собаках быстрее доедешь. Кстати, вот тебе ещё одна причина, почему я сюда приезжаю раз в сто лет. Расстояние. На метро - два с половиной часа. На машине почему-то три. А если ещё и погода плохая… Ты ж меня не первый год знаешь, ты поймёшь. Я и сегодня ехать не хотела, если честно. Вчера сижу себе такая, и думаю: вот если завтра будет хорошая погода – съезжу. Если нет – то в другой раз. И где-то там, в глубине души, сильно-сильно надеюсь, что завтра будет дождь… И фигу. Нет дождя. Ну, думаю, это знак. Надо ехать. Никому звонить не стала. Антона не позвала. Алексу не позвонила. Да они и сами-то уж полгода мне не звонят. Глупо же я выглядела бы, если б позвонила им, а мне ответили: «Знаешь, вот как раз завтра я очень занят. И послезавтра тоже. А послепослезавтра я в командировку уезжаю. На месяц. А потом, конечно, обязательно тебе позвоню» И ведь понятно сразу, что времени у них нет. И желания. Зачем навязываться? И, с другой стороны, зачем нам с тобой свидетели? Поговорим с глазу на глаз. Мне есть что тебе сказать. И лишние уши тут не нужны»
- Девушка, такси?
- Возможно. До Ракиток сколько?
- Пятьсот.
- За пятьсот я прям отсюда щас в тундру уеду. На лимузине. Триста.
- Вай, девушка… Ну, что такое триста, а?
- Триста – это три вот таких бумажки. Или вообще ничего. Не борзей. Я частника за сто пятьдесят щас поймаю.
- Такая красивая девушка, и такая жадная… Муж, наверное, мало зарабатывает?
- Так. До свидания.
- Вай, ты куда? Садись, говорю! За триста поеду. Красивая же.
«Красивая… Все у них красивые, если деньги платят. Знаешь, что вспомнила? Девяносто четвёртый год, и вьетнамское общежитие на Огородном проезде. Вьетнамцы там и жили, и торговали. Сколько мне тогда было? Четырнадцать? Пятнадцать? Помню, юбку у них там покупала. Модную. «Резинка» называлась. Почему-то купила сиреневую, хотя нужна была чёрная. А всё потому, что я сиреневую эту напялила, так, для смеха, а мне беременная вьетнамка улыбается, и говорит: «Карашо, карашо! Красиво! Модно! Бери» Ну, я и взяла… Потом уж поняла, что «красиво», «карашо» и «бери» - это единственные русские слова, которые они, гады такие, выучили. А я-то поверила. Да ещё и беременной… А теперь уже не верю. Никому не верю.
И тебе тоже. Ты же мне обещал, что всё будет хорошо. Что у нас всё всерьёз и надолго. Что у нас всё впереди.
А впереди у меня эти ебучие Ракитки…»
- Где остановить?
- Вот тут, возле ворот. Не заезжай, чтоб не разворачиваться, я сама дорогу перейду.
- Осторожнее, да? По переходу иди. А то место тут плохое, вечно кого-то сбивают. Ты красивая. Задавит машина, муж плакать будет.
- Уже не будет. Спасибо.
«Ну вот. Доехала. Вот и ворота уже рядом. Потом прямо и налево. И снова прямо. Это хорошо, что погода хорошая.
«Хорошо, всё будет хорошо, всё будет хорошо, я это знаю…»
Хуй. Не будет хорошо. Опять мне врут…
Чёрт. Нервничаю почему-то. Как в первый раз. Хотя, я тоже сейчас вру. В первый раз я совсем не нервничала. Я вообще не помню тот, самый первый, раз. Так, урывками. Я, ты, Алекс рядом… Грязно было, и очень холодно… Помнишь? После той ночи мне уже всё равно было. Я до последнего тебя ждала. До последннй секунды. Даже когда телефон зазвонил под утро, тревожно так, паскудно даже как-то… И я точно знала, что не надо брать трубку. А всё равно взяла.
И это был не стресс. Я не знаю, что это было, не знаю. Стресс – это когда… В общем, я тебе уже рассказывала. А в тот раз это было что-то другое…
Вот теперь налево, и ещё чуть-чуть вперёд.
Почти рядом. Я и сама уже чувствую – ты где-то рядом. «Ты здесь. Чувствую я тебя, радуясь и любя…» Кто это пел? Не помню. Вроде, баба какая-то. Нет, не в тему песня. Не радуюсь. Но чувствую.
Ты говорил мне, что никогда меня не оставишь. Говорил, что всегда будешь рядом, и уверял, что на тебя можно положится…
Ты мне врал.
Ты мне врал?
Я осталась без поддержки в самый неожиданный момент. Это как прыгнуть со сцены в зал, набитый людьми, с уверенностью, что тебя сейчас подхватят сотни рук, а они расступаются, и ты падаешь на землю. Тебе больно. И ещё – очень обидно. И непонятно: почему? Ты им доверял, а они тебя… Предали, наверное. Или это слово тут не подходит? А ты меня предал? Или нет?
Я должна это знать. И ты мне сейчас ответишь»

- Ну, здравствуй, мой хороший. Я приехала. Ты не обижайся, что меня так долго не было… У меня сейчас новая жизнь, и всё хорошо. Правда. Я каждый день думаю о тебе, о том, как ты тут… А теперь вижу – у тебя тоже всё хорошо. Ты совсем не изменился за эти годы. Ни капельки. Всё такой же красивый и молодой… Что? Я тоже не постарела? Ну, стараемся, стараемся… Посмотришь на меня лет через десять. Конечно, приеду. И через десять, и через двадцать. Если не умру раньше. Ну, не хмурься, я пошутила. Вот не станет меня – кто к тебе ездить будет? Антон? Алекс? Так что молись там за меня, ладно? Тебе всё-таки поближе будет… Ну, теперь ты рассказывай, я никуда не тороплюсь. Рассказывай, рассказывай…

На лице застыла кривая, неправдоподобная улыбка

С гранитного памятника улыбались гораздо искреннее.

Я врала.

А он – нет.