| 17:39 А не пей |
Как болит голова. И в боку чего-то ёкает. Но нельзя поддаваться боли. Надо работать. И главное, не запороть, не испортить деталь. Прямо наказание какое-то, после пьянки вечером, утром на работе, если добрался до неё, хозяин, Ашер его имя, даёт делать детали не простые, а сложные, точные. Уже с полгода Павел тут работает, а ситуация всё время повторяется без изменений. Прямо как нарочно. Ничего, справлюсь! Сегодня пятница, завтра отдохну.
Звук, идущий от станка, чуть изменился. Что там? Ага, струя жидкости охлаждения сместилась от детали. Вот так поправим, а теперь можно и перейти с автоподачи на ручное управление. Так, пора, станок выключим, продуем сжатым воздухом и можно доставать деталь из тисков. Проверим размеры. Бедиюк - точно, лё меа, меахамешим ахуз беседер не сто, стопятьдесят процентов порядок. Сейчас надо ещё микрометром проверить, потом индикатором на плоскостность и следующую деталь начнём.
Ну вот и время обеда. Сходить в кафе остограмиться? Оно то, конечно, полегчает, да потерплю ещё. Нет, всё таки схожу, а то не доживу я до конца смены, это же ещё гигантски много времени, аж четыре часа.
Уф, отпустило малость. Всё, всё, Паша, хорош, марш назад работать.
Хозяин подошёл с станку. Молча постоял, посмотрел, повернулся уже уходить, да передумал.
-- Паша, ты ведь эту работу не закончишь сегодня. А работа мне нужна срочно. Может, выйдешь поработать завтра. В субботу? Я тоже буду работать, позже ещё сын приедет, поможет.
---Хорошо, если смогу. Вечером я буду точно знать, там дома есть проблемы с инсталляцией. Если всё будет в порядке, то приеду. Ну а не смогу, то уж извини, без обид что бы. А завод ты когда откроешь?
-- Я приеду в восемь. И ты к этому времени приезжай.
Это хорошо. Приеду пораньше. На часок. Залезу через крышу, там со двора есть отверстие, в потолке над конторкой люк в цех. И спокойно начну работать. Мол, вот я какой!
Чего-то меня штормит. А вчера зачем столько пил? Ладно. Ведь сумел же утром услышать свои два будильника и встать, хотя лёг в три. Или в четыре? И не лёг, а отрубился. И во сколько, не помню, не ври сам себе. Главное встал. Герой!!! И приехал. Та-а-ак, семь. За час много можно сделать место то внутри всё знакомое. Да и сейчас только бы планировку провести, а дело основное это уж думать потом буду как его сварганить.
Павел обошёл здание. Остановился у ограды, здесь рядом гараж. На его территорию можно пойти от канала. Так, сделано. Теперь по сетке ограждения (гнётся, зараза) на крышу склада завода и на землю. На склад дверь откроем без проблем. Так. И по трубе на решётку окна, вот и край крыши, а вот и отверстие. Уф-ф, залез! Чердак не чердак, а что-то вроде него. Куда теперь? Павел, сдерживая дыхание, стал перебираться через трубы, наваленные в углу, потом сделал шаг вперёд. Ещё один. И провалился.
Перекрытие потолка было из листов какого-то лёгкого материала. Вес Павла оказался для этих листов роковым. Пролетев по воздуху, Павел ударился обо что-то с глухим звоном и рухнул на пол.
Он оказался в комнате контрольных инструментов. Пыль заполнила комнату и мешала разглядеть хоть что ни будь. К тому же она и лёгкие обрадовала собой. Когда прошёл кашель, а пыль слегка осела, Паша рассмотрел всё вокруг и стало понятно, что и как. С потолком то ясно гнилой. А спиной ударился о железный шкаф, вон крышка прогнулась и дверца, потом на стол попал и оттуда на пол. Это называется повезло? Ну, часть хмеля от этого так точно вылетела. Так, что теперь? Время идёт. Сейчас в цех и всё осмотреть внимательно. Павел, потирая ушибленный бок и спину, бросился в цех. Как только он оказался там, по ушам ударил вой. Как будто стадо слонов ударили раскаленной сковородкой. Если представить такое.
О, Балбес, я забыл! Пить меньше надо. Сигнализация!!! Что делать?
Павел бросился к окну, распахнул. А снаружи решётка. Он схватил её обеими руками, стал трясти. Не поддаётся. А-А-А-ааааа! Как сигнализация ревёт. Сейчас приедет полиция, повяжут, убьют, расстреляют. Не хочу опять в тюрьму!!!
А я руки им покажу, что не вооружён! Павел высунул руки сквозь решётки наружу. Вот, увидят, скажу, что не вор, а просто хотел удивить хозяина, стать и работать, он приедет, а я уже у станка, вот я какой!!! Но боже, как сигнализация режет уши, больно же, а пошли они все....
Он развернулся, пробежал по цеху, влетел в комнату контроля, на стол, на шкаф, на чердак. Через трубы, в отверстие, на землю. Куда теперь? К каналу, вдоль него. Земля сырая, пристаёт к ботинкам, вяжет ноги. К чёрту, к чёрту ! Дальше, дальше от этого места. Ну вот, выбрался на асфальт и далеко от завода. Хорошо ещё, что день такой - суббота, выходной, народу никого нигде. Теперь к шоссе, домой, домой. А, кафе на перекрёстке открыто. Вот и успокоительное примем. Водка есть? Водку, колу. Хо-р-р-р-ошо!!!!!!!
На следующий день утром, глаза лезли наружу, голова как колокол, во рту наждак, но пошёл на работу. Так, без особой надежды, но.... Конечно, какой Ашер ни есть, но не дурак же. Хотя шанс есть. Один на тысячу. Скажу, если спросит, а вдруг не спросит, что в субботу не был я тут, не мог приехать.
Приехал на завод на полчаса позже обычного.
Открыл дверь, кивнул головой, приветствуя ребят и хотел пройти мимо конторки в гардероб. Не вышло.
--- Паша, иди сюда, --позвал хозяин.
Подошёл. Тот протянул руку к столу, взял с него что-то и, подняв перед глазами Павла, спросил:
--- Твоя?
В руках хозяина была расчёска. Пашина. Выпала вчера?! Чёрная, плоская расчёска. Таких сотни на рынке и в магазинах. И цена им шекель-два. Да вот незадача, Паша то на заводе уже не первый день и знает, что такой расчёски у ни у кого больше здесь нет. Есть проще, есть лучше, а такой нет. И знает это Ашер, иначе не спросил бы ТАК теперь. Отпираться?
--- Да! Моя.
-- Вызывать полицию или поговорим?.
---Поговорим.
Павел сел. Хозяин отослал секретаршу и тоже сел. Помолчали минуту.
-- Я не вор.
--- Знаю, потому и говорим. Вначале иди в комнату контроля (где мерительный инструмент), посмотри сам, чего там.
Павел прошёл до входа и остановился. В комнате, которая раньше блистала, теперь было будто после взрыва. Всё покрывал толстый слой пыли, инструменты штангельциркули, микрометры, мерительные плитки, индикаторы, штангельрейсмусы, уголки, калибры валялись по всем углам, на полу, со шкафов слетели бумаги и они теперь маячили белыми пятнами на столах, а на том шкафу, который подвернулся под спину падающего Павла, с согнутой крышки и погнутой дверцы отлетела местами покраска и он зловеще маячил чёрными пятнами.
Павел вернулся к хозяину и молча сел.
-- Ремонт и проверка инструментов мерительных, ремонт потолка и сетки на складе. Я посчитал. 2300 шекелей. Не согласен - вызываю полицию. А согласен, то из зарплаты высчитаю.
---Конечно согласен.
---- Сейчас иди, наводи порядок, а после обеда за станок.
-- Хорошо, только не за один раз высчитывай, тяжело ведь так. Хотя б за три.
----Посмотрим, за три или за два. Иди, работай.
Павел направился в гардероб. Ну и ну, как пронесло, а что высчитывать будет, не смертельно, зато это значит, что пару месяцев ещё не уволит.
|
| | Цитата || Печать || Комментарии:0 | |
| 17:51 Чернота перед рассветом |
16.12.00. Это попытка облегчить дорогу, по которой
я иду сейчас. Возможно, память засунет эти
воспоминания на дальнюю пыльную полку.
Все имена в моём рассказе изменены.
А ещё я хотел показать моими глазами то, что видел.
Чернота перед рассветом
1. Мате. 22.11.98.
Как меня везли в полицию, я не помню. Смутные картины первых часов в камере. Маленькое помещение метра четыре на шесть, тусклое освещение, нары. Парень – араб с пышной шевелюрой кучерявых волос, я без рубашки, стою и о чём-то говорю с ним. Пытаюсь.
Потом уже другая камера. Она больше предыдущей, но в ней сейчас только три человека. Один из них Джамаль. Так имя этого парня. Молодой, лет двадцати, плотный, высокий. Потом уже я узнал, что в ту ночь, в малой камере, я вначале предложил побороться, потом часа два песни пел и успокоился только под утро. Обычное дело. Для человека в пьяном виде оказавшегося в камере.
* Случилось это всё в ночь на 23 ноября 98 года. За свои сорок четыре года мне только один раз мне довелось побывать в милиции города, где родился и жил, за исключением двух лет армии и двух лет учебы вы институте. Жил просто – завод, спортзал, институты. Книги, пьянки, женщины, хорошая рабочая семья. А в тот раз, надо же было так напиться, чтобы уснуть во дворе отделения милиции. Кто же вытерпит. Так вот и получилось, что попал на ночь в вытрезвитель. Зато в Израиле сбился уж со счета. Раз шесть - семь оказывался в полиции, на два три дня. И не то, чтобы был агрессивен, но уж больно громко разговаривал. С соседями. Будучи не трезвым, а, мягко говоря, пьяным, грубо говорить не будем. Да и не было даже в мыслях, что за этакое можно в тюрьму угодить. Не верил и продолжал жить как жил даже тогда, когда получил условный срок. Все эти годы здесь, в стране, спасало от того, чтоб совсем пропасть, то, что в перерывах между пьянками работал, работал за станком, где нужны были и голова и руки. И, конечно же, помогло самое главное по жизни — мама. Что тут говорить — мама, это мама.
И с женщинами всё было нормально. Вот в первый год да — как с цепи сорвался — жрицы любви, то бишь, проститутки (теперь, узнавая на улице некоторых, думаю - как же я мог такое сотворять, это же совсем не моё!) И знакомства, на улице, знакомства через знакомства. Память о женщине заглушить хотел, той, что осталась в Союзе. А потом долго пил, пил. А когда такое, так какие тут женщины: если женщина мешает пить — то ну её к чёрту, женщину эту. А в последний год, перед тем как сел, полюбил, присох, да так, что и представить не мог никогда о себе такого. И всё это происходило на фоне каком, уже понятно — пития совсем не слабого. Ну вот, то, каким я вошел в события, о которых хочу рассказать, примерно можно представить, а теперь вернусь в ноябрь 98 .
Одна из новых встреч, в ожидании очередного из судов (их было несколько) познакомились. Высокий ладный парень в чёрной глаженой рубашке, чёрные брюки и начищенные туфли, с юга России человек. Всё время, что были в камере * зал ожидания * суда, ходил в туалет за метровой перегородкой в углу. Доставал из места тайного, ему только известного, а я так думаю — из заднего прохода — наркотик и курил, а также периодически молился по молитвеннику, а сидел уже полтора года в ожидании окончания расследования своего дела — разбой. Я спросил его: — как ты так аккуратно одет? Ведь столько уже сидишь. Он мне ответил — Сидеть надо уметь. Запомнилась эта фраза мне крепко.
.
Первые дни. Камера на десять человек. Второй этаж. Ночами холодно, днём зябко. Часов у меня не было, так время определял по кормёжке или по появлению света за решёткой окна. Два маленьких окна, забранные мелкой сеткой, а за ней решёткой. Находились они высоко, под потолком, однако с верхних нар в них можно заглянуть. Иногда с улицы раздавались крики — приходили и звали тех, кто в камере, те родственники и друзья сидельцев, кто знали об этой возможности. Всё - таки это ещё не тюрьма, а отделение полиции, хоть и центральное. Вот народ и пользовался этим. А охрана, в зависимости от настроения, характеров, закрывала на это глаза, иногда. Именно в связи с окном я узнал, что такое, «удочка». Это нитка с зажигалкой на конце вместо грузила. Сама нитка длинная, вытягивалась из одеяла, удлиняя, её скручивали в клубок. С её помощью затаскивали в камеру порции наркотика. «Дело» это не простое. Тех, внизу, гоняли полицейские с улицы, если видели разговоры с заключёнными. А внутри, ясное дело - охранники. Если слышали переговоры. Забросили как-то раз удочку и тянут потянут, а вытащить никак не могут. Застряла посылка. Трудно представить себе, что чувствует человек там, когда он в ломке, и вот рядом спасение от мук, а взять невозможно. А что это значит, когда настроился на кайф, для того, кто там -- передать словами нельзя, может знать только тот, кто сам это испытал. И вот один пробует достать, его сменяет другой, третий. И надо же помнить всё время о том, что нельзя дергать нитку сильно, поддавшись эмоциям — чтоб не оборвалась, не упала там снаружи, ведь всё как в последний и единственный раз. А в камеру периодически заходят охранники, приносят обед, приходит человек убирать камеру.
Дело то днём происходит. Нитку, идущую из окна до верхних нар, надо замаскировать, а как? Телом, как матрос на амбразуру. Поэтому наверху спектакль: двое стоят, разговаривают, а внизу у двери ещё один, он следит за второй дверью, ведущей в комнату охраны. Короче, как ни крутились, ничего. Сделали из газет тонкие трубочки, соединили, попробовали с их помощью достать "посылочку" - ничего. Оставили до утра. Только какой же сон — когда рядом такое. И видит глаз, да зуб неймёт. Всё ж велик народ, не счесть таланты его – нашёлся умелец, достал, в четыре утра. Вот уж праздник был.
Первые дни — ужасные дни. Состояние выхода из пьяного мира в реальность, да ещё какую. Мысли о том, что там в миру, без меня, о том, что мне быть здесь, не день, не два, а сколько, неизвестно, а мама - что с ней, как она. Впереди — ночь, без огонька, позади—пропасть памяти, внутри – вакуум, всасывающий в себя сердце и рассудок -- невозможно дышать, жить. Я понимал, что схожу с ума, это было чувство, состояние такое реальное, осознанное. Господи, спасибо, что надоумил думать. Я вообще то неверующий, в общепринятом смысле, но, как сказал один генерал: в окопах нет неверующих. И я, что бы жить, чтобы быть, думал. Вспоминал, что я помню, что знаю, что может мне помочь сохранить себя, своё я. Помогала мысль, что я знаю много, надо только вспомнить, а потом применить. И жить.
Первое дело при похмелье – душ, питьё. Пить, пить воду. Что и делал. Хорошо, что в камере душ, туалет --- всё рядом. Плохо то, что у меня не было ничего с собой из вещей. Полотенце дал Махмуд, он в камер уже аж шесть месяцев, расследование его дела столько идёт, а в тюрьму не переводят, может потому, что он рабочим камеры тут — приносит еду в хату, кипяток, туалетную бумагу, убирает полы. В основном время проводит в комнате – кухне при дежурном охраннике, может, ещё почему-то его не переводили, мне было известно только что сидит он за то, что за женой с ножом бегал, не пугал, зарезать хотел, а за его спиной десять лет тюрьмы уже было.
Новый человек в камере – это развлечение, отвлечение для тех, кто уже давно сидит. Вначале идут разговоры - что, откуда, за что да как. Если хочешь - рассказываешь, так принято в камерах полиции, в тюремных камерах предварительного заключения; а вот уже в тюрьме, отсиживая срок, лучше рассказать, за что "награждён" сроком. Ведь ты с людьми вместе и знать надо, кто есть кто и каков, тюрьма не улица, всякое случается. Махмуд мало о себе говорил – да оно и верно — люди приходили – уходили в камеру по разному, от нескольких часов до недель, а то и месяца сидели, как Джамаль, Махмуд, я, ещё ребята были. У меня за два месяца было четыре суда вначале и один в конце пребывания в этом месте. Вёл я себя спокойно, может быть, поэтому не переводили меня в тюрьму под городом в отделение предварительного заключения. Трудно представить, что и как влияет на это, а только бардак там не меньший, чем в России во многом.
После одного из судов нас посадили в машину и повезли: тюрьма под городом. Там сгрузили и держали часа три, камера чистой воды холодильник, это не совсем камера, а отстойник, «зал ожидания», из него уже по камерам отправляют, поесть дали, а вот удобств, увы – в бутылку пластмассовую, по малой надобности, \а кто не могёт – то энто ужо его личная проблема \. Затем нас опять загрузили в автомобиль и поехали в тюрьму на другом конце города. По дороге, во время остановки одной, возле машины оказались несколько детей, глаженые костюмные брючки, рубашечки белые, кипы. Стриженые головы, завивающиеся пейсы — все лет по шести пяти, так заключённые, местные люди – на руках наручники, у кого – то на ногах, на окнах машины решётки — весело разговаривали с ними, дети отвечали также — а мне в их глазёнках виделось и спокойствие к происходящему и привычность, и какое то издевательское удовольствие. Но это же дети, маленькие. Однако я так видел – что-то схожее с тем, когда ребёнок капризничает, зная, что за его спиной надёжный щит папы хама, жлоба, или мамы дуры, верующей что её ребёнок всегда прав, тем, что он ребёнок да ещё при этом её ребёнок и потому он прав, а дитё всё понимает и продолжает своё делать, или когда дети, юноши издеваются над стариками, не своими, и потому более безнаказанно, вот во всех этих случаях есть одна одинаковая искра удовольствия издевательства над слабым, удовольствия от бессилия сильного. Ну вот, затем поехали ещё в одну тюрьму в верхний город, а оттуда, уже вечер --стемнело, вернулись в "родную". И всё это при том, что от суда до "родной" всего то десять минут езды, выехали мы утром в суд в восемь, а вернулись вечером в девять. Вроде лучше, чем в камере париться, ан нет, ведь всё на нервах, неизвестность, что, куда. Нет, и даром такое не надо.
Щётку зубную я нашёл возле умывальника, ошпарил кипятком и пользовался. Вместо пасты мыла кусок. И то хорошо. Вытирался рубашкой, потом Махмуд, на третий день, полотенце
дал. Бельё так, просто водой, изредка с мылом, простирывал. Сушил, первое время, на себе.
Побриться давали, после многих просьб, разовые бритвы - лезвия. Курить без этого мрак по-разному перебивался, иногда охрана выдавала, а то и те, кто рядом, чаще так. Но помнил правила из книг или то, что слышал: не проси, не бойся, не верь. Не просил, должным быть не хотел. Ведь для возврата надо иметь, а взять то откуда? Бояться боялся, да не показывал этого, нельзя, если себя хочешь более — менее по возможности нормально чувствовать там -- НЕ верь -- оно то так, да уж очень, порой, трудно не верить, особо, когда хочется верить, раскрыться перед кем-либо, найти понимание и сочувствие, Однако ж, и этого нельзя. Ну да ладно, чем давать общие оценки, вернусь к тому, что было.
Две недели позади. Последний суд определил следующий, по идее самый последний, в конце февраля, двадцать пятого. Что ждёт меня на том суде, тюрьма или лечение в кибуце — такое случалось, а может вообще ничего, как же это – почти два месяца здесь, это невозможно!
Переведут ли меня в тюрьму под городом или нет? Сомнения, вопросы. Неизвестность! От меня уже ничего не зависит. Сижу. День за днём, ночь за ночью.
В четыре часа ночи привели парня. Я спал, но от грохота закрываемой железной двери проснулся, приподнял голову от подушки. В ночном сумраке увидел человека — невысокий, ловко и легко вспрыгнул на свободное верхнее место и лег. Утром знакомимся. Алик, в стране около двадцати лет, с Кавказа. Профессия вор. А взяли то как! Возраст его уже сорок два, решил завязать, устал. Месяца два выдержал на работе в пекарне. Работал в две смены, да вот с хозяином поругался. Но и после этого ещё како – то время жил нормально. С хорошей женщиной познакомился. И у неё за спиной в жизни много было такого, чего человек себе никогда не пожелает. Жили. И вот сигареты кончились — случается такое, и случается всегда не вовремя, ночью. Решил сходить в ночной магазин. Дома любимая женщина, и деньги есть — зачем ночью выходить. Ночью, скажем, выходят если надо чего – то. И вот идёт он по ночному городу. А вдоль дороги машины стоят. Не было планов, мыслей каких к этому, а только рука дёрнула ручку дверцы одной из машин, и, пожалуйста, открыто! Хозяин, идиот, забыл закрыть. А на сиденье сумка. Руки сделали сразу всё что надо: сумку взял, сразу в ближайший подъезд, вещи в сторону, кошелёк денег немного, банковские карточки. Кошелёк решил выбросить на улице — мусорный бак рядом с подъездом. Только вышел – полиция. Руки за спину и готово. Как позже узнал, за улицей следили – на ней было совершенно уже несколько квартирных краж. К тому же, как Алик предположил, в ночном городе звуки хорошо слышны, он был неосторожен - полицейские услышали звук закрываемой дверцы машины. И погулял – то на свободе всего восемь месяцев. Такая история.
Как-то я посчитал, что за два месяца, что провёл там, в Мате, так называется место, откуда началась эта моя дорога, через камеру прошло сто девяносто шесть человек. О том, что видел, как жил, некоторые истории тех, кто оказался там, и хочу рассказать.
Три часа ночи. Завели мужчину лет шестидесяти, крепкого ещё, слегка выпившего, по облику — наш, русскоговорящий и что-то крестьянское. Я спрыгнул вниз, подошел, закурили. Присели, на том, на чём стоят, то есть на корточки. Заметно, что ему это непривычно. Руки рабочие, мозоли, трещинки, кожа, огрубевшая от работы, хриплый голос заядлого курильщика \забавно, вспомнил к слову, здесь в Израиле я столкнулся впервые с этим: молодые девушки, девчонки ещё совсем, начинают когда говорить, вдруг слышишь именно такой же голос. Оно понятно, что Восток — дело тонкое, да очень это неожиданно слышать от эфирных созданий \. Этот гражданин рассказал мне, как попал сюда – уписаться можно, чистой воды классика. С большой буквы Классика.
Михаилу шестьдесят три года, в стране только три месяца, приехал он с женой из Биробиджана. Осмотрелись, начали жить. Жена сразу нашла работу, а он не смог. Жена работает, а он огляделся — заграница же! Свобода, рекламы, магазины. Женщины по улице табунами и одеты так, что не поймёшь, кто есть кто. То ли приличная, то ли работница улицы. И снял, то есть договорился с одной женщиной покувыркаться.. Разумеется, за деньги. Пришли они домой, он деньги на стол положил, музыку включил, бутылочка, закусочка, чтобы всё было красиво. Выпили. И надо же такому случиться — именно в этот день жену отпустили с работы раньше. Она приходит домой, заходит на кухню и видит стол с выпивкой, закуской, полураздетую гражданочку и муженёк при ней. Он не расслышал, как жена вошла. А теперь слова Михаила: Та, которую привёл, деньги со стола и за дверь, жена мне в лицо вцепилась. А я решил поучить её, как надо себя с мужиком вести.
- Ну, и что потом?
- А что потом, потом у неё лицо стало вдвое шире, полицию вызвала, теперь я тут. Что будет не знаешь?
Утром Михаила увезли на суд и в камеру он уже не вернулся. Думаю, на первый раз, да возраст, да ещё только приехал в страну, отпустили, скорее всего.
Помню, он ещё фразу произнёс, которая подходит для многих, кто здесь оказывался: Кто же думать мог, что здесь за это сажают. Ну, там, сутки дали бы, ну на пятнадцать посадили б, как в Союзе бывало, а то ведь, говорят, тут за это можно на срок загреметь. За это и в тюрьму -- бред какой!
На Новый год в камере набралось тринадцать человек—камера на десятерых, пять двухъярусных нар. Расстелили на полу одеяла: одно между нарами, другое на свободном месте, а третье между нарами и входом. Когда я посмотрел сверху, так какое - то подобие клуба, казино: в одном месте идёт игра в шеш-беш, на другом "столе" карты, на третьем тоже карты, только игра другая. Тут русскоговорящие, там арабы, а там сабры (евреи, много лет живущие в стране или рождённые тут), а чуть дальше вместе сабры, арабы, россияне.
Тридцать первого один товарищ, ранее сидевший с нами, передал в камеру сигарет. Хочу рассказать о нём. Волана привели, разумеется, ночью. Хата была переполнена. Нового человека, если он ведёт себя нормально, обычно никто не достает. А Волан был под сильнейшим газом, то есть в дупель, то бишь пьян. Я видел, что он не в себе — он и пил и потреблял наркоту, а это уж совсем неописуемый коктейль. Я его знал до посадки. Молодой симпатичный парень, умный, способный, граммотный, но, к сожалению, оставшийся ребёнком внутри, несмотря на взрослые поступки. Тонко чувствовавший ситуацию, людей, умеющий в любой среде быть, как говориться, своим. Почти своим. И начал парень со скандала, прицепился к Махмуду. Тот лежал на своей нижней койке спокойно.
- Я, заявил Волан, буду спать тут! Махмуд попытался спокойно что-то ответить. Разумеется, Волан в этот момент слушал только себя и потому он тут же прервал его: а ты вообще шекет. По-русски это значит — "тихо", ничего больше. Да вот для местных граждан это слово сказанное взрослому мужчине — оскорбление. Махмуд вскочил и выхватил из-под матраца "инструмент" — от одноразовой бритвы лезвие, мгновенный взмах и хлынула кровь. Он зацепил Волану край губы. Что и нужно было для успокоения. Ведь зайди в этот момент охрана — было бы плохо, не всем, но многим. Пьян не пьян — а своё любимое здоровье, а именно тело, человек старается, по мере возможного, беречь. Волан сразу руками лицо закрыл, только то отведёт одну, на кровь на руке посмотрит, обратно её к лицу и бурчит при этом — да он же мне кровь пустил! Я ему наволочку от подушки дал — кровь остановить, Махмуда в сторону оттеснил — думаю, сейчас и меня за кампанию. Зацепит. Нет! Махмуд в момент остыл. Сам повёл Волана к крану умываться. А в камере говор, шумок, обсуждение. И что, на этом всё? Не-е-ет!
Волан начал что-то соображать, в глазах вроде проблеск сознания мелькнул. И исчез. И пошел Волан и лёг на место Джамиля, хотя я пытался достучаться до его мозгов, но, увы. Джамиль тоже, вначале спокойно, попытался сказать парню, что тот может лечь наверху, над Махмудом — там пока свободно, на иврите, на арабском, на русском – как мог, потом меня попросил помочь – без толку. Волан уперся и всё. Джамиль начал злиться и не нашёл иного аргумента убеждения как поднести молча к носу Волана свой кулак. Мол, посмотри — это аргумент? А посмотреть есть на что – ибо кулак тот с пол головы Волана. Просто, но убедительно. Дошло! Волан пошёл и лёг там, где ему сказали — наверху, задремал. Как оказалось, в пол-уха, настороже, ну это-то понятно.
Днём ещё к нам привели Деда Мороза — я так называл \только не вслух, а внутри себя \ тех, кто приходил с вещами и, главное, с наркотой. Дед Мороз подарок для тех, кто в ломке.
Аби, парень, о котором говорю, араб, был в отпуске из тюрьмы, где уже отсидел два года. В Израиле, при определённых условиях, есть отпуска из тюрьмы, (я знаю, что в некоторых странах это обычное дело, также как и отпуска, каждую неделю в армии, но для уха человека из Союза это звучит дико. В отпуске Аби загулял и не вернулся к положенному сроку. Парень он высокий, гибкий, широкие плечи, в юности спортом занимался – футбол, баскетбол. В тюрьме повредил спину, но подвижным остался. Не вернулся в срок из отпуска в тюрьму - это побег. Это ищут, ловят. Он у одного приятеля был, а там уже следили за домом, потому что почти сразу после прихода в квартиру начали в дверь ломиться, ну Аби и, не раздумывая, прыгнул в окно. Увы, внизу его сразу и повязали.
В камеру он зашёл с двумя большими сумками. Я не знаю, какими путями это происходит, но те, кто с опытом в подобных делах, не бывали пустыми. И не только с вещами. Но и с «хомером», так называют наркотики здесь \переводиться это слово с иврита как «вещество, материал» \. Оно, обычно, уже разделено, завернуто в пластиковую плёнку -- по виду такая маленькая конфетка. Процесс пользования, тем, кто с ним знаком известен, а остальным скажу только, что для него нужны бумага-фольга из сигаретной пачки, тонкая трубочка и жгут из туалетной бумаги. За процедурой, обычно, наблюдают с вожделением ожидающие очереди или, в надежде, те, кто ждет, угостят или нет. А ещё те смотрят спокойно, внешне спокойно, но, не отводя глаз, кто ещё может сдерживаться, не просить. Смотреть, не просить, даже взглядом. А увести взгляд в сторону — нет, вот это уже нет.
На нижних нарах Аби и Резо, между ними всё, что нужно для процесса. С Резо у нас хорошие беседы были. Он только что вышел из ломки (состояние, когда человеку плохо, его крутит, трясёт, всё болит, бросает то в жар, то в холод --это состояние при прекращении приёма наркотика. Называется \в народе \ ломка .), десять долгих дней Резо мучился. Уже оклемался более-менее и вот – пожалуйста! Процесс пошёл.Всё по-новой.
Напротив них и на полу рядом сидят ещё четверо. Со стороны входа в камеру на нары повесили одеяло для "приличия" перед местом пребывания. Якобы, прячутся. Мол, очень очень тайная вечеринка.
А наверху Волан очнулся и началась вторая серия фильма "а вот вам всем".
-- Арабов этих давить надо всех. Творят что хотят – дайте мне калашников, автомат хочу.
И дальше всё такое. Бубнит и бубнит, да всё так членораздельно. А я уже успел заметить, что арабы, особо сидящие в тюрьмах, понимают по-русски всё, что надо и не надо. И ещё, что сидящие давно, то есть немалые сроки, очень сдержанные ребята, понятливые, на дурака, но до поры. А потом вспышка, зачастую по такому поводу, что и не подумаешь никогда. Да и вообще, тюрьма, камера – не улица, вести себя надо хорошо. Волан своё гудит, ребятишки сдерживаются -- у них неспешная беседа, каждое движение в их занятии — это что-то!! Но уши то всё слышат.
Одним словом — непорядок. Я уж попробовал ещё раз поговорить с парнем, прибьют ведь.
Ноль эффекта. И через минуту началось.
Волан сел наверху и хотел спуститься вниз. Не успел. Аби вскочил со своего места, прыгнул на нижние нары, и, опёршись о верхние сзади руками, ногой ударил Волана в грудь. Затем кто–то за рубашку дёрнул пацана, порвав её, его самого мотнуло в сторону, а с другого бока полетел удар в ухо. Да-а-а-а, местная братва любит скопом , толпой давить одного. Волан, несмотря на своё состояние, пару раз пытался махнуть руками, но вяло. Успокоились все быстро. Народ вернулся к прерванному занятию, Волан наверху погудев о том, что вот рубашку порвали, упал головой на подушку и мигом уснул, только сопел во сне. А утром у меня был очередной суд. Когда я вернулся, Волан проснулся от звука моего голоса, узнал меня и началась уже спокойная беседа о том, что там, снаружи, за стенами этими. Через неделю его освободили. Утром повезли на суд, потом выпустили.
Погулял парень хорошо. Несколько часиков. Но, беспокойно погулял. Вечером он опять сидел, в этот раз только уже в соседней камере. Опять на неделю. Потом уже ушёл без возврата, на моих глазах. Через несколько дней было тридцать первое декабря и охранник передал мне сигареты со словами, что приходил Волан и это от него. Новый год же!
К одному из арабов пришла семья. Две женщины и дети мальчик и девочка, лет по пяти – шести. Охранники разрешили детям подойти к решётке внутренней двери, а потом кого-то привели в это время и двери открывали, так они разрешили детям постоять на пороге открытой камеры и поговорить с их отцом. Получается, что дети с малых лет будут относиться к тюрьме и заключению в ней не как к чему-то необычному, а как к какой ни будь неприятности и образ жизни отца уложится в их картину мира как одно из составляющих её.
Резо страдал уже восьмой день. Наркотиками он баловался давно и, как результат, в последние годы «сел» на них плотно. Наши с ним дороги по жизни, как мы случайно выяснили в разговоре, соприкоснулись ещё в Союзе. Я тогда, прекратив работать на одном из заводов, решил попробовать кооперативный хлеб и пол года поработал в одном молодом кооперативе продавцом цветов в киоске на вокзале. Продавал я гвоздику. В фирме нашей не бывало никогда, в отличие от других, перерывов в доставке цветов. А привозили их с юга страны. Резо рассказал мне, что тоже одно время работал с цветами поставлял их в Москву и другие города. А когда он описал упаковку цветов, я понял, что мы с ним в одно время занимались этим делом – цветы в такой упаковке в моём городе были только в нашей фирме. Резо потом работал по чужим сумочкам. Как – то раз утром он без напарника, тот болел и остался дома, вытащил деньги из одной сумочки у женщины, а вечером на том же самом месте, это – то в огромном городе, одна женщина спросила его, не знает ли он, где находится ближайшее отделение милиции и объяснила, что где-то здесь, так она думает, потеряла деньги. Когда Резо вернулся в дом, где жил тогда и где его ждал напарник, а потом рассказал тому об этой женщине, его сотоварищ задумался, а потом заявил что это знак свыше и надо сделать перерыв в нелёгком деле. И три дня они не «работали».
За то время, что я провёл «в местах не столь отдалённых», убедился, люди криминальные более верят в различные приметы, чем другие, да и верующих среди них больше, только их вера со своими особенностями, которые соответствуют их образу жизни. А то, что в их среде больше таких, возможно, связанно с тем, что имел в виду один генерал, когда сказал, что «В окопах нет неверующих»
Вспоминая свою жену, которая не простила ему его жизни, своих красивых детей, Резо произнёс: Как всё же хочется, что бы любил кто – ни будь несмотря ни на что, просто любил и верил, и ждал. Что б был кто то, хоть один человек способный на это.
В городе произошла разборка меж двумя группами. Была стрельба, драка. Одна из групп была на машине БМВ. В ту ночь полиция задерживала все машины этой марки, оказавшиеся в районе события. Таких, как я потом услышал, оказалось около сорока. Да и так брали по разным поводам всех тех, кто мог быть причастным к этому делу. Вот так и оказался в камере Тамиль. С Кавказа, двадцать три года, высокий, крепкий. Работал на заводе, но! Друзья попросили помочь присутствием на разборке. Я не вникал что, да как, а только ведь не любой и согласиться. А в соседней камере в это же время тоже один парень русскоговорящий. Вначале не знали мы кто там, но потом во время захода в камеру после суда, Тамиль его рассмотрел сквозь решетку двери и узнал - то был парень из второй группы, с которой была встреча. Тамиль с Резо решили перетянуть его в нашу камеру и тут закончить с ним то, что на улице не закончили. То есть порезать его. Ночью. Такое вот дело. Попросили охрану –
парень русскоговорящий, чего ему в той камере одному сидеть, а тот, со своей стороны тоже говорит об этом, он то не знал, кто в нашей. Ночью мы переговаривались сквозь решётку, сигаретами помогали, те, кому не спится, но лицо не видно. И его перевели к нам. Лет тридцати, среднего роста, чёрные умные глаза, подвижный. Как только Давид зашёл в камеру, всё сразу понял. Вместе с Тамилем они мерили быстрыми шагами пространство от двери до нар, туда и обратно, ещё раз и ещё раз, снова и снова –обычно этот маршрут гуляют не спеша, единственно свободное пространство для прогулки по камере, метров четыре – пять.
Они ходили и разговаривали, не в крик, тихо, их разговор никто не слышал. Садились в углу и продолжали беседу, затем вставали и опять начинали ходить, не прекращая разговора. Я понимал, что в этих делах мало что могу изменить, и всё же попытался. Отозвал Резо в сторону, но только хотел что – то сказать, как услышал от него:
-- Ты не лезь в это, твоё дело тут – сторона .
К вечеру всё закончилось. Ребята пришли к какому – то согласию, стали улыбаться, разговоры у нас пошли лёгкие. И всё же! Волан, он тоже был ещё с нами, предположил: ночью они его сделают. Однако, была ночь, и было утро. Через пару дней Тамиля увезли, а Давид был в камере ещё три недели. Его суды приходили, ему назначали доследование, он твердил, что его вообще задержали неправильно, что это ошибка \кто из нас так не утверждал? \. За то время, что я его видел, у него было четыре суда. Потом я встретил его в тюрьме Джаниме (Кишон), а тогда в камере Мате, мы нормально общались. К нему приходили друзья, мама, он делился со мной сигаретами, угощал пирогом, вели беседы на различные темы.
Как много я ещё помню, как много хочу рассказать. Запоминает человек из прошедшего события, наполненные эмоциями. Память хранит их. Они – часть меня. Но я не хочу, что бы во мне было то, что было. Не хочу! И я не могу изменить прошлое.
А на что я способен сейчас, что могу, так это рассказать то, что было и что помню. Я попал в тюрьму потому, что пил. Пил двадцать шесть лет. Сейчас шестнадцать месяцев я не пью. Проблемы, радости, страдания, спокойствие и волнения – всё есть.
И мне хорошо. Чего и вам всем желаю.
25.01.01. Хайфа.
2. Джаниме (Кишон), 25.01.99
Суд израильский – самый справедливый суд, позади. Срок мне дали! Год, двенадцать месяцев. "Шанс исправиться", как сказала судья(женщина -судья).Мне,"очень большому преступнику".
Не хочу даже и вспоминать то, что переживал тогда.
Вспоминать? Да нет, мне не надо это вспоминать.
Помню я всё, помню.
И не знаю, смогу ли когда-либо принять то, что со мной было, простить жизни, себе.
Конечно же, я читал, слышал рассказы и понимаю, что тюрьма здесь и в Союзе далеко не одно и тоже. Здесь, как говаривал один мой «коллега» того времени, ничего особенного, да просто «санаторий, дом отдыха». Однако, тюрьма она и в Африке тюрьма. А я не был никогда криминальным человеком и мне в голову не приходила и не могла придти мысль, что со мной такое может случиться. И пословицу «от тюрьмы да от сумы не зарекайся» знаю. Но Я и ЭТО - нет, такое со мной не может быть, я честный, хороший, умный, и так далее и тому подобное. И то, что я там перечувствовал, что осознал в себе и о том, что окружало меня - мне достаточно для того, чтобы не простить себе и всему миру того, что сейчас во мне. Этого не должно было быть. И мысли о необходимости всего, о предначертанности, о возможности худшего, о принятии, о закономерности, о следствии, как результат предыдущих действий -- не для меня сейчас. Может быть, пока?
Тюрьма Джаниме. Меня ведут в камеру по длинному коридору. Прямо, налево, прямо, направо. Из-за решёток камер глаза, лица. Возле одного поворота задерживаемся – охранник заговорил с кем-то. Слышу из камеры, у которой стою:
-- Эй, у тебя есть что – ни будь?
Я понимаю, о чём спрашивают.
По прибытию в тюрьму, конечно, обыскивают. Но даже мне понятно, как потом не раз и убеждался, что обыски тут не всегда есть именно то, что означает это слово.
Шепчу в ответ:
-- Нет, ничего.
Слышу опять: А деньги?
-- Тоже нет.
Ещё в Мате я понял, что некоторые из тех, кто крепко «сидит» на наркотиках и при этом ещё задержаны полицией, стремятся поскорее попасть сюда, в тюрьму. Обычно это те, кто на улице уже не может добыть денег на наркотик, а также те, у кого в камере полицейского участка, начинается «ломка». В тюрьме всё, конечно, не бесплатно, но достать наркотик можно и можно регулярно. Разными путями это делается, но делается. И тот, кто сам этим пользуется, знает, что это такое – «ломка» и чаще оказывает помощь такому же, как сам, чем это делается на улице. Всё имеет свою цену, но о расчёте - это разговор другой. Поэтому слова о том, что кто – то стремится в тюрьму по причине того, что не видит другого выхода завязать, несколько не соответствуют истине. Хотя и есть такая возможность, в тюрьмах некоторых есть так называемые «чистые агафы» – «чистые отделения», где сидят свои срока те, кто действительно хочет прекратить пользоваться. Сам факт этого говорит о том, что в самом месте, где не должно быть даже и намёка на эту гадость, желающих быть «чистыми» нужно отделить ещё сильнее, что бы меньше было соблазна к тому, отчего хотят избавиться.
Камера, после того, что за спиной, пятизвёздочный отель. Тоже на десять человек, но по своим размерам она вдвое больше. Нары не железные, а бетонные, стол и лавки имеются. Душ и туалет чистые, проход к ним под занавесью пластиковой. Стены не в зеленный казённый цвет выкрашены, а в светло-оранжевый, проход между нарами – проспект, бульвар. Повезло!! Кайф, а?!
В этой тюрьме несколько отделений. Сидят те, у кого идёт предварительное расследование; кто уже осуждён и ждёт отправки в место отбывания срока; или в другое место, место распределения по тюрьмам и ещё имеется тут отдел, где отбывают свои срока. Конечно, круговерчение людей тут не такое, как в камерах полиции, но тоже не малое.
В проходе возле места, где я сплю, маленький ящик. Поставил на него банку под пепельницу, положил книжку. А соседом у меня Алан – торговец белого снадобья, то есть он продаёт наркотик.
Я не ошибся, сказав глагол в настоящем времени. На том же ящике, где лежит моя книжка, он фасует свой товар. "Продукт" завёртывает в куски целлофана и "конфетка" готова. Сделав несколько, он их складывает у себя, а потом отправляет к заказчикам – по камерам. Как?
Элементарно, Ватсон. Через заключённого – рабочего, тот разносит по камерам то, что разрешает охрана: сигареты, книги, убирает камеры и тому подобное. Ну а товар Алана в камеры и обратно деньги, это уж на добровольных и тайных началах. Получается, что в тюрьму «идут» на заработки, или так скажем: срок заключения пройдёт Не Даром.
Как-то разговаривая с одним умным господином, он сидел за то, что был должен большую сумму денег и не хотел отдавать, мы произвели расчёт: сумму денег разделили на количество дней срока -- тридцать тысяч шекелей на девяносто дней, срок его заключения, получили триста тридцать три. За день в тюрьме он списывал с долга триста тридцать три шекеля. Это ещё как-то можно понять. Человек решил, что ему так лучше, по закону после отсидки он уже ничего не будет должен, а три месяца тюрьмы ему терпения хватит выдержать.
Но несколько труднее понять, мне так точно, когда человек идёт в тюрьму на месяц \притом он не знал точно, сколько ему суд назначит сидеть \ за то, что бы не отдавать пять тысяч шекелей.
Если продолжить математику, у него в день получается сто шестьдесят шесть шекелей. Выходит, что значимость
суммы денег для каждого своя. Да-а-а-а, нет предела разнообразию человеческой глупости, хотя, и это относительно.
Вот скажем, в тюрьме день много это или мало?
Судили вора одного. Назначили срок наказания. Так те, у кого вор украл, считали, что ему дали мало, вор думал, что это много, а судья полагал, что всё верно решил. Кто из них прав?
После трудов праведных, Алан, покурив, неспешно беседовал с теми ребятишками, которым дозволял общаться с собой, и затем ложился спать. На краю места, где он спал, в ногах, на краю моего лежбища, обычно сидели ждущие — стерегущие. Лишних сложностей в отношениях людей в камере, в особенности при занятии описанном выше, никто не создает. Поэтому, на мой отказ поменяться местами, им так было бы удобнее, никто не возникал на меня. Был как-то один момент, когда я просто растерялся, но виду не показал и справился. Когда Алан спал, один из ждущих, араб, завернул в бумажку, по форме вроде сигаретка, план – наркотик для курения, и положил его в книжку . Мою книжку. Я аж подпрыгнул.
-- Убери быстро! -- говорю.
- А что такого?
- А если обыск? Убери.
Мне уже довелось увидеть несколько обысков в камере. Всё переворачивается, выворачивается.
Охранники при этом надевают на руки тонкие белые перчатки, резиновые, в таких работают на кухне или убирают туалеты. Обыск проводят пять – шесть человек, выглядит всё очень серьезно, резко, если найдут что не разрешённое – будет наказание, но надо быть полным балбесом, что – бы оставить что – ни будь, чтоб они нашли. Хотя бывает и всяко.
--Если обыск, я скажу, что это моя книжка..
Скажет он, ну прямо сама честность.
--Ага, скажешь. Ты, араб, про книгу на русском языке, заявишь, что она твоя и всё, что в ней – твоё?! Убери, я так хочу!
Он вынул молча бумажку с её содержимым и всё окончилось миром.
Вечером привезли новую партию ребят. "Политически крутых" -- какая-то национальная боевая группировочка, арабы. Двое так нормально себя ведут, а третий с евреями не разговаривает – принцип что ли? Зато, среди прибывших, двое есть русскоговорящих, а то камера попалась – поговорить хоть пару слов не с кем.
Я не очень и хотел то беседовать, но чуток надо, чтоб речь родную не забыть. Ребята молодые, но с опытом. Сломался чайник. Их чайник – вещей они взяли с собой так, что видно сразу – у них серьезный подход к происходящему. Они видят, что я постарше их, потому, наверно, и спросили, не могу ли посмотреть и отремонтировать Прибор. Там очень нужный. Я посмотрел и говорю , что надо что-то острое и тонкое.
Один из парней снимает ботинок и достаёт оттуда что – то, похожее на ручку пишущую. Тонкий чёрный
стерженёк с колпачком. Снял колпачок - нож.
- Подойдёт?
- Конечно.
В Джаниме я пробыл пять дней. Потом утром, в пять часов, а в камере уже было семнадцать человек, по списку называя фамилии, в том числе и меня, вывели во двор. И не расстреляли. А одели наручники, кому наножники, загрузили в большую арестантскую машину и повезли.
Дорога была трудная. Очень. Голова болела ужасно. Всё как сквозь туман. В машине человек тридцать, плечо к плечу.
Мешки, сумки, ящики, пакеты. Дышать трудно. Темно, в фургоне под потолком пара окошек маленьких, забранных мелкой решёткой. Куда едем – не знаю. Было по дороге две остановки, ещё загружались. Пять часов
движения и вот прибыли.
Как всё это я ненавижу!
3. Рамли. (Ницан), 1.02.99
Так называется место, куда нас привезли. Отсюда уже распределяют, после разборки, кто есть кто, по местам отбывания срока. Выгрузив из машины, нас завели в большой двор, огороженный высокой решёткой, весь заасфальтированный. Тут уже было человек сорок. Рядом, за решёткой, ещё одно такое же место, тоже заполненное людьми. Часа через два привезли новую партию заключённых. Они одеты в коричневые куртки и брюки, на нагрудном кармане белая полоска с надписью. Это «фирменная» одежда заключенного. Прибывшие – те, кто уже отбывают свои срока. А возили их на новые суды, на доследование или на работы. В Рамли не только распределяют, тут есть и обычная тюрьма. Прошло ещё время и меня и ещё человек десять, проведя по территории, доставили в место моей
очередной «остановки».
Как-то через полтора года после всей тюремной эпопеи, я увидел на улице возле своего дома машину, из которой двое ребят выносили на стройку панели. Они были в «фирменной» одежде. Это бред, но было так: я смотрел на эту одежду, на ребят и испытывал чувство такое, как если бы увидал нечто
родное.
Отделение, куда привели, небольшое. Десяток камер, коридор метров двадцать. Камеры на десятерых, в них тринадцать – четырнадцать человек. Двухьяростные койки. На первый взгляд для подростков, по длине.. Я попал туда, где все русскоговорящие. Народ разный. Двое молодых ребят за наркотики, Леон, драка с ножом, Костя – высокий, широкоплечий, занимался одним из восточных единоборств, ушу. Пасех, наколки — татуировки по всему телу, на плечах, коленях звёзды. Я не старался разбираться в блатных терминах, понятиях и наколках – только в меру необходимости. Был там Николай, с опытом большим, ещё по Союзу. У него была книга о местах отсидки, то есть о тюрьмах и зонах там. В ней упоминается и он. А написал её один его товарищ оттуда, которому помог в её появлении знакомый журналист. В этой книге я прочитал в предисловии совет для тех, кто впервые попал в заключение. Слова совета я запомнил.
-- Не судите тех, кто рядом с вами – они уже осуждены.
-- Не думайте о том, что осталось за спиной. Осмотритесь и начинайте жить, осваивать тот быт, что рядом.
-- Даже при возможности кушать хорошо, не привыкайте – вы всегда можете неожиданно оказаться в плохих условиях и вам будет тогда тяжелее
вдвое.
Костя показал некоторые движения из ушу и ещё запал мне один из его принципов. "Будь последователен по жизни".
Пасех любил выйти в прогулочный коридор и громогласно объявить: Ко-о-о-о-омбина-а-а!!!
Это значило, что кто хочет провести какой обмен вещами, пожалуйста. Обмен шёл: вещи на порции наркоты.
Днём у нас были прогулки во дворе – сорок минут. Двор — это асфальтированная площадка метров тридцать на сорок. Выводили сразу из нескольких отделений человек двадцать пять. Одни садились на корточки и курили. Другие затевали футбол, мяч давали. Третьи по одиночке, по двое быстрыми шагами наворачивали круги. Кто давно здесь, даже бегали. Костя в одном из углов отрабатывал движения из ушу, я в другом углу делал гимнастику — спиной становился к стене и делал наклоны, приседания, гимнастику для глаз — я стал хуже видеть. Ещё четверо ребят занимались силовыми упражнениями. Ну и некоторые не спеша просто прогуливались, ведя серьёзные разговоры с серьезными лицами. Наверное,серьёзными словами на серьёзные темы.
Николай собирался ехать на очередной суд. А я спал в это время на полу. Нас трое тогда было, кто спал так – мест не хватало и мы стелили на ночь матрасы на полу. На освободившееся место обычно шёл первый в очерёдности по времени прихода в камеру. Вот я и занял место Николая, нижнюю койку, только он предупредил, что если вернётся то, разумеется, займёт снова своё место. На следующую ночь освободилось ещё две койки на верхнем ярусе. Их должны были занять Леон и один из молодых ребят. Я сказал Леону, что пока останусь на месте, где уже расположился, а если вернётся Николай, то тогда пойду на верхнее место, а Леону надо будет обождать ещё. Спросил согласен ли он так, потому что если нет, то я сразу сейчас иду на верхнее а он может, если хочет, занять то, на котором я сейчас. Леон решил выбрать первый вариант и занял место наверху. А на следующую ночь вернулся Николай. Леон, вместо того, чтобы выполнить наш договор, поднял этот вопрос в камере на решение тех, кто вроде бы вёл порядок в хате – то есть будет так, как скажет «вождь» и «совет старейшин». А это Пасех и его также опытные сотоварищи. Против моего рассказа о нашем с Леоном «договоре», тот выставил полу истеричное, с нотками обиды заявление, что он ждал место, занял его и не хочет его освобождать. Пасех сказал, что я хочу быть самым умным и что не выйдет, один кавказский человек, нависнув надо мной вопросил, может я не согласен? Ни Николай, ни Костя, никто не сказал слова о моей правоте, хотя до «судилища» и было высказано, что я прав, и я занял место то, которое и было у меня сначала.
До следующего перемещения.
В коридоре на стене висел телефон. Была очерёдность звонков, камера за камерой. И был в одной из камер парень – местный. Он имел срок пятнадцать лет, за убийство. Конечно же, его восприятие окружающего иное, чем у тех, а таких ведь большинство, у кого срока меньшие. Однако, среди большинства много тех, кто чувствует себя в тюрьме
спокойно и уверенно. Потому нет таких, у кого особые привилегии, положение у всех одинаково. Вроде бы. Однако, как и в жизни, там снаружи, кое – кто может поставить себя несколько иначе. От человека зависит. Просто мерки другие.
Когда звонил Николай, убивец наехал на него. Из-за чего уж и неважно. Только конфликт грозил вылиться в крупное событие, ибо тут началась развиваться скрытая неприязнь наших к не нашим, русскоговорящих к местным. А у последних стадный инстинкт ближе к природе. Потому объединились сабры \ местные евреи \
и арабы.
К нам в камеру пришла делегация. Наших местные всё-таки больше опасаются, чем своих. Всё закончилось миром. Но в воздухе ещё день прямо таки висело напряжение.
Андре, двадцать три года, был учителем истории, он из Казахстана. Несколько лет уже плотно сидит на наркоте.
Умница, какой умница, но как человек теперь, увы, треснутый. Цель всех поступков – достать, покурить, уплыть.
При этом высокий пилотаж отношений с окружением. До сих пор помню обиду на него. За что? Мелочь, а помню.
Я с большим трудом засыпал, внутренний напряг всё время. Да и вообще, сон в тюрьме - это ж святое дело. Только сон даёт краткие моменты ухода, отдохновения. Как психике, так и физике. Как уже говорил, первые дни я спал на матрасе на полу. Так всё время происходит, для троих-пятерых нехватает коек. А это значит, что всё время
почти у носа движения, звуки. Чай не дома. А Анре добыл сигарету и ему нужен был огонёк. И он, таким задушевным голосом, меня будит посреди ночи. Я, думая что мало ли что случилось, резко просыпаюсь. И когда до меня дошло, из-за чего он разбудил меня, как же я был зол. И оскорблён. Ведь не разбудил же он Пасеха, или Николая. Вот так было. Потом я клал зажигалку так, что б её легко было взять, не разбудив меня. Но и это не было выходом, ибо её утром уже и не видно было ни у кого. Проблема! Там всё проблема, даже такое, что и в голову не придёт.
Через два дня после разборки с Леоном, в камеру пришли охранники и сообщили, что ждут какое—то начальство, а потому из нашей камеры надо троих, столько в тот момент спало на полу, перевести в другую камеру на койко – места. Кого – позволяют решить нам в камере самим, дабы не было скандала. К вечеру они хотят получить ответ, кто переходит.
После обеда ко мне подошел Пасех и сказал, что они (интересно, о ком он так – о себе или о себе и группе товарищей) решили, что перейдут двое молодых и я. А на вопрос, почему так, я ведь хотел знать, в чём дело, он ответил, что нет ко мне ничего дурного \ претензий нет \! Но, мол, «чужой ты и потому в хате не нужен».
Одну ночь я провёл в другой камере, а утром была отправка на место назначения последней комиссией. Туда, где уж и буду отбывать свой срок. Два с половиной месяца заключения, с момента ареста, входят в общий срок. Всё ж меньше, и то хлеб.
4. Мосиягу. 15.02.99.
Доставили на новое место нас на машине. Пять минут. А пешком десять было бы. За последними, перед территорией тюрьмы, воротами камера небольшая. В ней просидели часа три. У этих ворот садик с верандой, детская площадка, газон зеленный — это место где проходят свидания родных с заключёнными.
Затем нас повели на склад. Получили матрасы, одеяла, «фирменную» одежду и ботинки. Пока всё это происходило, у меня странное состояние: после пребывания в замкнутом пространстве,без перерыва, вдруг стоишь под голубым небом,солнце греет, наручников и охраны нет. Один сопровождающий .Вдали, а то и рядом, ходят свободно люди. Некоторые одеты в одежду нашу, некоторые нет. А только нельзя расслабляться. Это настоящая тюрьма, а в ней я. И не один. И вдали высо-о-окие стены, сторожевые вышки, колючая проволока, охрана и офицеры с офицершами, начальники и подначальники. А посередине
ЗК, заключённые, зеки. И все вместе «бейт мишугаим» --дом сумасшедших, ибо ни те и ни другие по жизни не правы. Так я думаю.
Далее нас привели в отделение, где будем ждать уже комиссии тюремной, для направления в отделение остального, до конца срока, пребывания. «Агаф алеф» отделение А.
Народу много, места мало. Живём. В камере не только очередники, в это отделение приводят и тех, кто провинился, в чём-то нарушил правила поведения. Их сюда в наказание.
Кавказский человек Уми, золотой парень. Тем, кто «транзитом» тут, не разрешено выходить в ларёк, даже за сигаретами. А Уми можно, его сюда на неделю определили, за какое то нарушение режима. Так он приносил не только курево, но и различную еду и получалось, что подкармливает ещё пятерых человек. И при всём том посуду свою после еды мыл сам .И не давал это делать даже пацанам. Весёлый, неунывающий, умница. Да, хорошо, когда в кампании есть свой Василий Теркин, балагур и весельчак. Да ещё и, скажем так, не жадный. И такой он не от глупости и не по уму, а по характеру.И при всём этом ещё и уважают его все. Серьёзный парень.
Как-то сломался радиоприёмник. Ребята спали — послеобеденный сон, святое дело. А Давид нет. Этот парень отказался платить пять тысяч шекелей какому-то учреждению и за это получил срок—месяц. Он решил сделать доброе дело, починить приёмник. Отломал погнутую антенну и к оставшемуся «корню» примотал проводок. Приёмник, естественно, стал работать лучше. Но как же ему досталось от Уми, хозяина приёмника, и от ребят. Чужую вещь нельзя трогать без спроса. Интересное правило в интересном месте.
Пропала кассета от магнитофона. Всё обыскали – нету. Ясно и понятно, её спёр, украл, заныкал, стырил, а если проще, то взял и не вернул один хмырь. А так как он и вообще гавно, по его восприятию многими, то это совершенно однозначно. Никаких разборок, просто убить гада. Договорились на завтра с утра. А перед завтраком кассета нашлась. Повезло. Вопрос один Кому?
Комиссия определила мне отделение «бет». И пробыв почти неделю в «отстойнике», я доставлен на Место!!!
5. Шалом, «агаф бет»! 20.02.99.
Решил я постричься. Умельцы по этому делу были. За стрижку брали пачку сигарет «мальборо» или две «ноблесса». А по деньгам, что зарабатывал я, хватало только по пачке на день. До тех пор, пока мне не мешало, я и не думал на сей предмет. Но пришло время – надо. А в комнате, где жил, был парень, Ави.
Предложил мне: давай постригу, ничего не надо, мол, живем в одной хате. Я долго отнекивался, надеялся
на другого, тот обещал, да всё откладывал, подожди пока электромашинка будет, её в другое отделение взяли. Скоро принесут. Взяли то её на день. Да обычная история: день несут, два несут, никак не могут донести. А мне что-то так уж это желание прижало, что решился я: стриги меня Ави / не на выставку же/.
Вначале он постриг меня ножницами. Что – то не очень. Тогда поискали и нашли ручную машинку. Но и после этого мастер остался недоволен своей работой. Тут к нам подошёл Миха. Он сидит за удар, смертельный. Молодое лицо, глаза детские, а речь серьёзного опытного по жизни человека. Но такое же впечатление, как при игре во взрослого. Кстати, такое впечатление от поведения и речи многих. Однако «игра» эта даёт очень серьёзные последствия, совсем не весёлые. Миха посмотрел на произведение искусства у меня на голове и говорит: Ты что Им позволяешь делать, противно смотреть. Я ответил: Моя голова, что хочу то и делаю с ней, --а что ж ещё я мог сказать, дело то уже делается. И постриг меня Ави в третий раз опять машинкой ручной. И постриг окончательно в четвертый –дальше некуда, уже налысо.
Глянул я в зеркало и как ни люблю себя, а в течение месяца старался смотреть только на нижнюю часть лица, когда брился.
В комнате, где жил одно время, был парень из марокканских евреев. Сидел уже два года, оставался ещё один. Высокий ,худощавый,смуглый. Мишель. В один из вечеров я зашел в нашу комнату. Свет не был зажжен, Мишель лежал на кровати. Отчего то у меня создалось впечатление, что он чем-то расстроен. Но сообразить это осознанно я не успел. При входе, машинально, я включил свет. Выключи! выбросил из себя Мишель. А раз сказано так, уступать нельзя. Ни разу. Даже если хочешь это сделать,потому что-то, о чём речь, для тебя совершенно не имеет значения в данную минуту. Почему?
--Выключи!
--Нет!
Тогда он вскочил с кровати, сделал это сам и опять лёг. А на меня вдобавок ко всему накатило гневом, и я опять включил. Он снова вскочил, попытался повторить со светом, но я стал перед ним и выключателем.
Тогда он повернулся и схватил со стола нож, разрешали иметь в камерах ножи из нержавейки, но со скруглённым концом. Я, ни на секунду не веря, что со мной может быть что-то, шагнул к нему ближе. Скорее всего, я испугался, но чувствовал, что сейчас нельзя ни на мгновение проявить слабину.
И потому весело и с напором воскликнул:
--Ну. Давай!
Тогда он опять повернулся и схватил второй нож, уже в левую руку. И потрясая ими у меня перед животом, закричал:
--Отойди!
А мне стало холодно в груди, в голове мысль, бить или просто забросить его, если успею, на пол. И: не думай, идиот. И: крови много будет! Смог я только повторить, мысли то в мгновение, это писать о них долго:
--Ну, вперёд!
А дальше в комнату вбежали ребята, его друзья. Они и со мной в хороших отношениях были, начали успокаивать Мишеля оттесняя его от меня. А один обратился ко мне:
--Ты не думай на Мишеля плохого, это всё так, под момент. Заскочили наши ребята. Затем все постарались без шума разойтись скандал тут не нужен никому.
Первое время, где-то с месяц, те, кто согласен работать, могут это делать только внутри тюрьмы, на её территории. Мне предложили на кухне и я согласился. А вообще-то можно было ещё работать на благоустройстве территории, блатные места рабочим в ларьке, на складе вещевом, или инвентаря для озеленения. Через месяц, если срок заключения больше шести месяцев, на заводе при тюрьме, там три цеха было: делали кровати, блокноты и цех окончательной отделки сувенирных изделий, например шлифовки, после покрытия серебром. И можно было учиться в ульпане, учить язык – иврит. И всё с оплатой. Территория – за семь шекелей в день, завод тринадцать в час, кухня десять в день, учёба пять шекелей в день.
Меня несколько раз вызывали и пытались убедить, что учеба языка – это одна из основ моей жизни в будущем. А я отвечал правду: помогать мне деньгами некому. И за пять шекелей в день я себя не обеспечу тем, что мне надо. Таким образом началась моя рабочая деятельность.
А деньги моя мама всё же прислала – сто шекелей. Сама жила, нет, не хочу даже говорить как.
Всё в одном слове, это слово МАМА. Моя мама.
Как-то встретились мне слова: В негодяе мать может узнать сына, но в сыне какая мать узнает негодяя?
На кухне готовили еду для всей тюрьмы. Потом её развозили по отделениям. Командовал тут офицер Афи и охранники – по одному на смену. В пятницу рабочим кухни выдавали большой пакет с продуктами: картошин пять шесть, огурцы, помидоры, зелёный перец, петрушка, лук. Можно было ещё булку две хлеба взять. Это большая помощь для живущих в одной комнате с рабочим кухни. И не только для них. Но зато и сколько проблем возникает у самого рабочего. Прожить честно трудно. Но иначе проблем будет больше.
Предлагали мне всякое за то, что бы приносил иногда что – ни будь, например, картошку – там это, да и многое ещё, достать невозможно, а кушать её хочется больше, чем в обед достаётся. Точно как для старичков по жизни мало радостей, а из тех, что есть – это покушать. Вечером, ночью. Но я сразу, как начал работать, понял: всем не поможешь. Выбирать полезных -- не моё это. А навредить себе – элементарно. Всегда останутся обиженные. Пытались учить меня, как тайком что ни будь брать. Отказался. А в результате народ, пологая, что я устроился в сытное место, а делиться не хочу, всё одно считал меня нехорошим и был в обиде. Я не лез в наглую ни на кого, работа тяжёлая была,работал, не просил ничего ни у кого, И все скоро к этому привыкли.
С одним парнем из моей комнаты, знакомство и общение с ним остались у меня светлым воспоминанием,
беседуя, услыхал: все и всё имеет свою цену, её надо определить, это самое сложное. Я тоже «купился»
для двоих, за отношение. Один, Юра, мужчина пятидесяти лет,совсем седой, невысокий, инженер – механик, спортивный. Он сидел уже пол года, оставалось ещё столько же,сидел за то, что по пьяни жене угрожал, а она давно ждала повода избавиться от совместной с ним жизни, да ещё он полицейского при аресте побил ( а по виду на него такое и не подумаешь). Он курил мало, занимался спортом, бегал, сигарет у него хватало, мы с ним вели неспешные разговоры, находились темы общие. Вот он, видя, как я с курением маюсь, и предложил брать у него две три пачки сигарет, без никаких обязательств с моей стороны. А просто, когда у меня буду «лучшие» времена, возвращать.Не смогу – тоже не важно. А если когда смогу пару картошин подбросить – спасибо. Нет – так нет. И ещё один пожилой господин, сидел за мошенничество на строительстве. Он просто как – то сунул мне пачку сигарет, сказал, что ничего ему не надо и пошел дальше по своим делам. Какой хитрец, высший класс.
Я подождал с пол месяца -- вижу, никаких намёков на расчет, не крутится специально рядом. А когда я принёс немного лука -- из доброго побуждения, он поблагодарил и сказал: надо что ещё, пожалуйста, приходи. Он жил в комнате при больничке отделения, там обитали те, кому за пятьдесят,жили они богаче, чем другие. Но в ларьке тюрьмы не не продавалось то, что было на кухне. Я знал, что этим двоим я не обязан и если даже не принесу ничего, то не будет никакого намёка на что – либо. А ведь делать хорошее кому-либо – это потребность души от природы. Только мы, люди, способны менять свою природу.
Я мог выбрать место, где работать и выбрал то, куда мало кто хотел. Мойку. Мыл большие и малые котлы, сковородки, крышки от котлов, бачки всевозможных размеров, протвени, различные мешалки,
продуктовые судки, подносы, вилы и ножи, иногда и простую посуду. Кухня готовила для всей тюрьмы, а это несколько тысяч человек. Работать иногда приходили те, кто сидит большой срок, за продукты.
Был один с лицом Христа, его срок двадцать лет. Черты лица Христа, да, но жёсткие, суровые, чёткие. Слышал я как-то рассказ, из библейских, там Христос с кнутом в руке разгонял торговцев из храма, так вот, наверное, лицо его в тот момент было такое же, как у человека, о котором сейчас говорю. Я общался с ним не очень много, но из того, что было, чувствовалось его спокойствие, равновесие внутреннее. Он помогал и приходил не столько за что – либо, а для разнообразия жизни.
Ещё один, пятнадцать лет срок, застрелил кого – то, умный, грамотный, тонкий человек. Он работал вне тюрьмы,днём, а вечером приходил и работал крепко, делать мог всё, но делал не больше нужного, по умному.
Меня часто вызывали на работу и не в мою смену, по субботам. Работа на мойке, это значит быть по пояс в воде, кожа на руках сморщивается от моющих средств, дышишь водяными парами да и просто физически надо много работать, это тяжело. Потому место работы это спросом не пользовалось. Заключенные также как и многие на свободе не хотят работать. Я думаю, что даже и сильнее. А я работал, себе сам зарабатывал на необходимое, своим трудом. И ловчить химичить не нужно, тем и горжусь.
В юные годы один мой товарищ сказал: Умеешь воровать, воруй, нет – стой у станка, работай. Это не морально, зато близко к жизни.
Один из первых дней работы. Мойка – это маленькое помещение метра три на четыре. Металлические ванны для мытья посуды и полки по стенам. В эти первые дни некоторые из ребят, работающих на кухне, пытались положить на полки то, что тайком брали или просто без спроса у дежурного. Я предупреждал всех -- убери или я сам уберу.Найдут – на кого в первую очередь ветер? Правильно, на меня, а доказывать, что я не верблюд поздно будет. Да и нафиг мне это надо
Когда я пришёл на работу – вторая смена, с четырех дня – мойка заставлена была посудой и всей дребеденью на высоту моего роста. Это значит, что днем никто не хотел умирать, пардон, работать.
А как учила меня мама, любое дело можно одолеть, надо только руки приложить. А папа говорил, что в любом деле, прежде чем силу применять, надо голову взять в руки и подумать. И был первым изобретателем, вернее правильно сказать – рационализатором, многотысячного завода. Вот где наука родителей пригодилась – и где был я раньше, и это известно. А один парнишка ещё раньше показывал мне, как ускорять работы процесс. И вот объединив всё это я приступил. Причём, не раздумывая долго, ибо ещё в юности сделал вывод, стоя перед турником: боясь и готовясь решиться сделать что – не сделаешь.
Да и место, и время моего пребывания не располагало к медлительности. Вообще, можно сказать, что вся моя предыдущая жизнь была подготовкой к этому моменту.
Когда я служил в армии и был в учебке, во время обучения, как метать гранату, произошло ЧП чрезвычайное происшествие. Молодой солдат выронил на землю гранату с выдернутой чекой – несколько секунд и произойдёт взрыв. А рядом шел обучающий – командир взвода лейтенант Кутузов. Позже об этом моменте было так написано в дивизионной газете: Лейтенант Кутузов ещё в детстве занимался футболом,
Это и пригодилось ему в нужный момент: мощным ударом ноги он отбил гранату в сторону, молодого курсанта бросил назад, а сам упал на землю. О том, что пацан оказался ранен, так как был тюфяк и не готов к такому, что сам лейтенант без царапины и он действительно молодец – об этом не писали.
Главное: вся жизнь его была подготовкой к происшедшему!! Вспомнилось мне это.
Итак. Пять больших протвиней на пол, рядом на полку нижнюю шесть мисок, справа три бака, слева два котла. Резиновый шланг под кран всё окатить водой. Полить средством для мытья.Левая рука крутит каждый предмет, правая трет металлизированной мочалкой. Опять всё из шланга.Забросить посуду полегче на верхнюю полку, чтоб внизу место оставалось,тяжелые баки под стеллажи.Окатить полы кипятком -- чистота нужна в первую очередь мне. Шваброй собрать всё дерьмо после мытья. Новая партия. Опорожнить в мусорный бак остатки пищи. В раковину мойки малых размеров бачки.Но по одному – так мыть быстрее. Стратегия, тактика, руки. Через три часа все готово.Посуда на местах, раковины мойки подмигивают блеском полированного металла, стены каплями воды сверкают белизной, пол лаком чистоты смеётся над тобой. Спина болит, дрожат руки, в коленях вата, глаза слезятся – ерунда. Зато сделал всё что мог, как мог и как хотел. Считай, что в отпуске побывал. В отпуске от собственного бессилия изменить то, что есть, в отпуске от собственного бесправия, в отпуске от отсутствия возможности делать что хочешь, в отпуске оттого, что нету у тебя тебя самого, а есть чужая воля, чужие правила, чужие дурости , жлобства, свинства, скотство, амбиции, много ещё чего.
И человечность, и взлёты, и величие и сила духа. Много чего. Но не твоего. Сохранить себя, остаться собой, своё Я не потерять. Сложно, но можно. И даже не осторожно.
Прихожу на место работы после обеда, ходил в отделение – забыл там часы, повезло, не пропали. О, уже появилась работа, а думал, успею ещё покурить. На столе малые бачки, в дальнем углу, а спереди стола – не пройти, большой, с метр в диаметре и в высоте, котёл. Я протянул руку к ручке, чтоб рывком забросить его подальше, освободить проход. Уже наловчился, работая здесь, это делать. Главное, ухватить покрепче и быстро, резко бросить бак на полку. И задержался на миг. Что-то не так. А, на верхней полке тряпка – я не ложил, откуда она и кто мне тут бардак устраивает. Да и зачем она тут, до сих пор простым тряпьём я не пользовался. Все эти мысли мелькнули на миг, на то они и мысли. А, ерунда, уберу потом. А рука моя опять продолжила движение к ручке бака, замерла в сантиметре от неё и я выпрямился, так и не схватив бак. Повернулся к рабочему залу и мгновенно взглянул в его центр, так можно заметить малейшее движение на большом пространстве. И заметил, как один гавнюк, арабчонок, старательно рассматривает дно кружки с водой. Дело в том, что бак, который я чуть не схватил, был горячий, только снятый с плиты. В мойку я проходил через весь зал и в подобных случаях меня успевали предупредить, мол, осторожно – горячее. А в начале смены я опять попросил этого парня забрать с полки на месте, где я работал, кулёк с апельсинами, тем более он не положил на виду, а спрятал, за бачком. И так он делал каждое начало смены, упрямый, полагал, что вот в этот раз я поступлю иначе. Горячий бак – его работа.
Я повернулся и со спокойным видом начал работать. Внутри всё горело гневом. И через пять минут, когда он занес на мойку малый котел, я одел ему тот самый бак на голову. Случайно. Как? А я его поставил у входа на край верхней полки и просто дернул за ручку. Как этот парень закричал – бедный, он испугался, что бак горячий, да и больно ему было от удара по голове. Для меня в тот раз всё обошлось без последствий. Наверное, потому, что работал не в стиле заключённого.
Вот вспомнился этот случай, красиво – да? Да только соврал, чуть – чуть. Для красоты, да и в мыслях то так было. А в жизни чуть не так. Не одевал я ему бак на голову. А просто одним движением, я уже ходил в хедер кошер зал атлетический, прямо с пола метнул этот бак на полку так, что он пролетел перед самым носом этого террориста. А он сам пулей вылетел из мойки и больше не пакостил мне. Позже, в одну из пятниц в мешке с продуктами, которые нам выдавали, охранник обнаружил одну баночку шоколадного масла –
Комментарий Lenchik - 23.02.2011 - 23:19: Комментарий rominh - 23.02.2011 - 23:50: Комментарий Lenchik - 18.03.2011 - 04:24: rominhЗдрово  Я рада за тебя! Комментарий rominh - 18.03.2011 - 06:08:
|
| | Цитата || Печать || Комментарии:0 | |
| 18:04 ворота |
Зубами? Наждачный круг? почему нет?!
За такие деньги, кто угодно наждачный круг зубами остановит.
@@@@@@@@ @@@@@@@@@@@@ @@@@@@@@@@@@
1
Ворота тюрьмы остались позади. Павел прошёл пару шагов и остановился. Присел на бордюр, закурил.
куда ж теперь. Домой? Нет, там сейчас не ждут. Деньги, вот то, что надо всем. Значит, за золотом сначала, а там уж будет то, что будет. Что же я сижу тут, отвернуться, забыть, подальше от этого места. Попробуем узнать, что это такое – много денег. Мелькнула мысль – много? Это сколько, десять, сто, тысяча, миллионы? Много, мало. Всё относительно.
Ладно, вставайте, юноша и вперёд, золото вас ждёт. Золото!!!
И о нём знаю только я. Пока!
Павел встал, щелчком выстрелил окурок слегка вверх и вперёд – идеальная траектория для дальности – сорок пять градусов, проследил взглядом, довольно хмыкнул, подошел к месту, куда упал окурок и растоптал его. Примета есть такая, если не погасить окурок – тот, кто ждёт, не дождётся. Всё-таки может и его кто ждёт. Хотя он этого и не знает. Последний взгляд на тюрьму, в дальнем здании видны окна его тамошнего пристанища.
Какое странное ощущение свободы. Можно идти, куда хочешь.
И ещё ощущение пустоты. Рядом никого, внутри никого.
К чёрту, к чёрту.
Он чуть-чуть наклонил голову:
-- Спасибо, и ……лучше всё же тебя не знать - повернулся к дороге, сумку на плечо и пошёл вперёд.
Двадцать лет назад, Павел служил на самой южной точке Союза. Их роту подняли по тревоге под утро. Погранцам требовалась помощь. Получили магазины с патронами, разобрали снаряжение и в пески. Развернулись в цепь. Их поставили на расстоянии метров по тридцать друг от друга и вперёд. Пески, сопки, солнце. Но мы ж пехота. Чем больше проходит времени, тем дальше соседи. Такая местность. В полдень Павел не видел уже никого ни слева, ни справа. Хорошо хоть компас есть, да и по солнцу иди – не ошибёшься. А вскоре он набрёл на следы - борозды, ямки в песке, их не успело замести, не оставляли сомнений, тут шёл человек. Может кто из своих впереди? Он стал двигаться немного быстрее. А когда увидел вначале мешок, типа рюкзака, дальше пустую хромированную флягу, то стало понятно - впереди нарушитель. Нарушитель границы. Враг, которого надо взять, задержать. Так его учили всю сознательную жизнь – граница на замке была, есть и будет. Взять нарушителя желательно живым, уничтожать только в крайнем случае. Но не упустить. И Павел не задумываясь, тоже стал сбрасывать всё, что мешало движению: сапёрную лопатку, противогаз, подсумок для магазинов. Вперёд, вперёд. Вначале пытался бежать, потом шёл ускоренным шагом. Но в песках – это не на асфальте. С момента, как их высадили на местности, уже семь часов. Солнце распалило воздух, ноги в кирзовых сапогах сами становятся кострами. Панама на голове – так солдатская шляпа называется, от пота как обруч железный, это где она на коже лба. А что уж про автомат говорить. Уже час впереди, на горизонте, где синева смыкается с желтизной, фигурка этого паразита. Нет уж сил. Штык - нож в сторону. Запасной магазин туда же. Подберу потом, если оно будет. А то от старшины так достанется, что мало не покажется. Уф-ф-ф-ф! к чёрту панаму. И ремень. А брюки и так держатся, на поясном ремне. Ну вот, вроде быстрее стал двигаться. Человек в полосатом халате уже хорошо виден. Но ноги, мои ноги, что вас держит? Го-о-осподи, помоги, я его возьму! Сапоги долой, ну сейчас посмотрим, кто кого. Ой-ёй-ёй, это не песок, это иголки, это сковородка.
Ну, гад, догоню – убью, сука! Стой! Стой! Павел упал, а человек уходит. Ну, нет, сейчас получишь! Автомат, родной мой, мила-а-ай, не выдай!!!!!!! Мушку под фигуру, предохранитель на одиночные, в голову успею, он не так уж и далеко. Вдох-выдох, вдох, выдох, плавно на курок. Ещё раз! Ещё! Что, не попал? Человек
остановился, повернулся, поднял руку – да у него ж пистолет, он ещё и огрызается! Ну и сволочь, а получи – е-е-е-есть! Упал. К нему, скорее, пока не очухался, предохранитель на автоматический огонь, автомат прикладом к бедру, палец возле курка – притворяется, получит по полной программе. Ага, я попал таки в него, правая нога выше колена в крови и рука левая тоже. Стонет, что кричит. Визгливо как! Всё равно свяжу, а чем? А у него вот ремень есть. Под халатом. Так, а это что – бумаги. Это потом посмотрю. Что же делать, мои ноги, мои ноги, о-о-о-о!!! У него забрать обувь, так что ж потом, на себе я не смогу его волочь. А вот нож есть, кривой какой – то. Зато острый, это хорошо. Так, отрезаем куски у его халата и на ноги. Ну вот, больно, но терпи парень, забудь, что больно. Не подыхать же тут. А это что за листок из халата вывалился, карта какая-то. Бумага необычная, скорее, что не бумага, а ткань, пожелтевшая, потёртая. Всё в карман, потом разберутся. Эй, вставай. Ладно, ещё халатиком его попользуемся, надо же перевязать ему раны. А вот не похож он на шпиона, как в кино показывают. Чёрт, перед глазами всё колеблется, как будто на зеркало воды плеснули. Нельзя, Паша, нельзя, держись. Что ж делать с этим, на себе волочь? Он идти не может. Нога то ранена. Го-о-осподи, помоги!
А это что за звук, в ушах, что ли гудит. Что это там. Столб пыли вдали. Ой, милая моя, БМП-эшечка приехала. Моя дорогая машина пехоты.
Ну чё, змей, вот и такси, сейчас в люди поедем. А я, пока они доедут, лягу вот на песочек, ножки болят, и ты присядь, бегать тебе уж долго не придётся, это точно. Ну, братья-славяне и все мои земляки, привет!!!
Он тогда провалялся в госпитале несколько месяцев, ноги крепко поварились горячим песком. Когда выписывался, нашёл в кармане брюк карту. На её обратной стороне был текст. Не стал отдавать её начальству, оставил себе на память.
Отслужив, вернулся в родной город, потом поступил в университет учиться. И в библиотеке ему перевели текст и разобрались, какое место на карте. Хорошо, что это делала знакомая девчушка, с ней вместе и посмеялись, серьёзно не восприняв то, что узнали. Действительно, восьмидесятые годы, как жила страна – всем известно. А на карте был Израиль, ещё и позабавились совпадению – Павел то еврей. Кто тогда думать мог, как жизнь повернётся. И текст – ну прямо мир приключений, детектив и фантастика. Они тогда решили, что это какое-то произведение, иль шутка чья то. Прямо пираты, сокровища, клад зарытый. Бред конечно.
Оказалось не бред.
Спасибо той девчушке из библиотеки, и за неё саму – ласковая, нежная, и за то, что сделала. Она не только определила место на карте, а и сумела составить новую карту, где названия такие, какие есть сейчас, в современности.
« Дорогой брат! Сброд, оборванцы. Называют себя крестоносцами, осадили наш город Акко. Я ухожу по подземному ходу. Ухожу, чтобы вернуться. Всё, что собрано веками нашими предками, святыни, драгоценные камни, золото, священные свитки надо надёжно укрыть. Выход из подземного хода у моря, там уже ждут люди и кони. На карте я указал место возле поселения, где укрою всё. А в конце письма указания, как добраться до хранилища. Помни о ловушках. Ты должен будешь, когда всё успокоиться, переправить вещи в надёжное место до лучших времён. А я вернусь в город, чтобы погибнуть на его стенах с защитниками веры. Иного для себя не желаю. Люблю тебя, дорогой брат, да пребудет с тобою всегда господь! Прощай».
Какими дорогами прошла эта карта, какие судьбы, жизни и смерти она видел, в чьих руках побывала. А? Неисповедимы пути человечьи.
Времени время. Двадцать лет пошло с тех пор, как карта оказалась у Павла, десять из них он в Израиле. И вот пришло время воспользоваться ею.
Автобус остановился, распахнулись двери. Павел оторвался от своих мыслей. Хайфа. На перроне автовокзала полно народа. Он протиснулся к выходу. Первым делом снять хату, обосноваться, а затем начать подготовку к делу. Может даже какое-то время поработать? Посмотрим.
Как болит голова. И в боку чего-то ёкает. Но нельзя поддаваться боли. Надо работать. И главное, не запороть, не испортить деталь. Прямо наказание какое-то, после пьянки вечером, утром на работе, если добрался до неё, хозяин, Ашер его имя, даёт делать детали не простые, а сложные, точные. Уже с полгода Павел тут работает, а ситуация всё время повторяется без изменений. Прямо как нарочно. Ничего, справлюсь! Сегодня пятница, завтра отдохну.
Звук, идущий от станка, чуть изменился. Что там? Ага, струя жидкости охлаждения сместилась от детали. Вот так поправим, а теперь можно и перейти с автоподачи на ручное управление. Так, пора, станок выключим, продуем сжатым воздухом и можно доставать деталь из тисков. Проверим размеры. Бедиюк – точно, лё меа, меахамешим ахуз беседер - не сто, стопятьдесят процентов порядок. Смотри ты, оказывается, уже и иврит знаю! Сейчас надо ещё микрометром проверить, потом индикатором на плоскостность и следующую деталь начнём.
Ну, вот и время обеда. Сходить в кафе остограмиться? Оно то, конечно, полегчает, да потерплю ещё. Нет, всё-таки схожу, а то не доживу я до конца смены, это же ещё гигантски много времени, аж четыре часа.
Уф, отпустило малость. Всё, всё, Паша, хорош, марш назад работать.
И каждый день, каждый каждый, входя внутрь здания, взгляд скользит по полу по периметру, переползает с места на место. Где ж тут вход в подвал? Сколько ни искал, специально выходил работать по пятницам – людей меньше, даже в ночные соглашался пару раз - ничего.
Золото здесь, под ногами. Да поди доберись до него! Но оно точно здесь. Сколько времени потрачено было, чтобы разобраться с привязкой к местности, узнать историю именно этого места, историю строек здесь. Теперь он знает всё, да пока не придумал, как добраться до цели. В этом здании есть подвал. Там лежит огромная плита, строители не стали её убирать, оставили. Сверху залили тонким слоем цемента – пол там теперь. До плиты бы ему докопаться – дальше он знает, что делать. В письме на карте было подробно изложен путь к хранилищу и хитрые ловушки на нём.
Хозяин подошёл к станку. Молча постоял, посмотрел, повернулся уже уходить, да передумал.
-- Паша, ты ведь эту работу не закончишь сегодня. А работа мне нужна срочно. Может, выйдешь поработать завтра. В субботу? Я тоже буду работать, позже ещё сын приедет, поможет.
---Хорошо, если смогу. Вечером я буду точно знать, там дома есть проблемы с инсталляцией. Если всё будет в порядке, то приеду. Ну а не смогу, то уж извини, без обид что бы. А завод ты когда откроешь?
-- Я приеду в восемь. И ты к этому времени приезжай.
Это хорошо. Приеду пораньше. На часок. Залезу через крышу, там со двора есть отверстие, в потолке над конторкой люк в цех. И спокойно осмотрю всё, потом вылезу обратно и встречу хозяина. Чего только не допетрил такого раньше? Это ж можно было сделать в любую субботу, или по ночам. Идиот!
Чего-то меня штормит. А вчера зачем столько пил? Ладно. Ведь сумел же утром услышать свои два будильника и встать, хотя лёг в три. Или в четыре? И не лёг, а отрубился. И во сколько, не помню, не ври сам себе. Главное встал. Герой!!! И приехал. Та-а-ак, семь. За час много можно сделать – место то внутри всё знакомое. Да и сейчас только бы планировку провести, а дело основное – это уж думать потом буду, как его сварганить.
Павел обошёл здание. Остановился у ограды, здесь рядом гараж. На его территорию можно пойти от канала. Так, сделано. Теперь по сетке ограждения (гнётся, зараза) на крышу склада завода и на землю. На склад дверь откроем без проблем. Так. И по трубе на решётку окна, вот и край крыши, а вот и отверстие. Уф-ф, залез! Чердак не чердак, а что-то вроде него. Куда теперь? Павел, сдерживая дыхание, стал перебираться через трубы, наваленные в углу, потом сделал шаг вперёд. Ещё один. И провалился.
Перекрытие потолка было из листов какого-то лёгкого материала. Вес Павла оказался для этих листов роковым. Пролетев по воздуху, Павел ударился обо что-то с глухим звоном и рухнул на пол.
Он оказался в комнате контрольных инструментов. Пыль заполнила комнату и мешала разглядеть хоть что ни будь. К тому же она и лёгкие обрадовала собой. Когда прошёл кашель, а пыль слегка осела, Паша рассмотрел всё вокруг и стало понятно, что и как. С потолком то ясно – гнилой. А спиной ударился о железный шкаф, вон крышка прогнулась и дверца, потом на стол попал и оттуда на пол. Это называется повезло? Ну, часть хмеля от этого так точно вылетела. Так, что теперь? Время идёт. Сейчас в цех и всё осмотреть внимательно. Павел, потирая ушибленный бок и спину, бросился в цех. Как только он оказался там, по ушам ударил вой. Как будто стадо слонов ударили раскаленной сковородкой. Если представить такое.
О, Балбес, я забыл! Пить меньше надо. Сигнализация!!! Что делать?
Павел бросился к окну, распахнул. А снаружи решётка. Он схватил её обеими руками, стал трясти. Не поддаётся. А-А-А-ааааа! Как сигнализация ревёт. Сейчас приедет полиция, повяжут, убьют, расстреляют. Не хочу опять в тюрьму!!!
А я руки им покажу, что не вооружён! Павел высунул руки сквозь решётки наружу. Вот, увидят, скажу, что не вор, а просто хотел удивить хозяина, стать и работать, он приедет, а я уже у станка, вот я какой!!! Но боже, как сигнализация режет уши, больно же, а пошли они все….
Он развернулся, пробежал по цеху, влетел в комнату контроля, на стол, на шкаф, на чердак. Через трубы, в отверстие, на землю. Куда теперь? К каналу, вдоль него. Земля сырая, пристаёт к ботинкам, вяжет ноги. К чёрту, к чёрту! Дальше, дальше от этого места. Ну вот, выбрался на асфальт и далеко от завода. Хорошо ещё, что день такой – суббота, выходной, народу никого нигде. Теперь к шоссе, домой, домой. А, кафе на перекрёстке открыто. Вот и успокоительное примем. Водка есть? Водку, колу. Хо-р-р-р-ошо!!!!!!!
На следующий день утром, глаза лезли наружу, голова как колокол, во рту наждак, но пошёл на работу. Так, без особой надежды, но…. Конечно, какой Ашер ни есть, но не дурак же. Хотя шанс есть. Один на тысячу. Скажу, если спросит, а вдруг не спросит, что в субботу не был я тут, не мог приехать.
Приехал на завод на полчаса позже обычного.
Открыл дверь, кивнул головой, приветствуя ребят, и хотел пройти мимо конторки в гардероб. Не вышло.
--- Паша, иди сюда - позвал хозяин.
Подошёл. Тот протянул руку к столу, взял с него что-то и, подняв перед глазами Павла, спросил:
--- Твоя?
В руках хозяина была расчёска. Пашина. Выпала вчера?! Чёрная, плоская расчёска. Таких сотни на рынке и в магазинах. И цена им шекель-два. Да вот незадача, Паша то на заводе уже не первый день и знает, что такой расчёски ни у кого больше здесь нет. Есть проще, есть лучше, а такой нет. И знает это Ашер, иначе не спросил бы ТАК теперь. Отпираться?
--- Да! Моя.
-- Вызывать полицию или поговорим?.
---Поговорим.
Павел сел. Хозяин отослал секретаршу и тоже сел. Помолчали минуту.
-- Я не вор.
--- Знаю, потому и говорим. Вначале иди в комнату контроля (где мерительный инструмент), посмотри сам, чего там.
Павел прошёл до входа и остановился. В комнате, которая раньше блистала, теперь было будто после взрыва. Всё покрывал толстый слой пыли, инструменты – штангельциркули, микрометры, мерительные плитки, индикаторы, штангельрейсмусы, уголки, калибры валялись по всем углам, на полу, со шкафов слетели бумаги и они теперь маячили белыми пятнами на столах, а на том шкафу, который подвернулся под спину падающего Павла, с согнутой крышки и погнутой дверцы отлетела местами покраска и он зловеще маячил чёрными пятнами.
Павел вернулся к хозяину и молча сел.
-- Ремонт и проверка инструментов мерительных, ремонт потолка и сетки на складе. Я посчитал. 2300 шекелей. Не согласен – вызываю полицию. А согласен, то из зарплаты высчитаю.
---Конечно, согласен.
---- Сейчас иди, наводи порядок, а после обеда за станок.
-- Хорошо, только не за один раз высчитывай, тяжело ведь так. Хотя б за три.
----Посмотрим, за три или за два. Иди, работай.
Павел направился в гардероб. Ну и ну, как пронесло, а что высчитывать будет, не смертельно, зато это значит, что пару месяцев ещё не уволит. А ему это время надо. Чтоб продумать и подготовить план, да мало ли что ещё, да и не хочется от своего золота далеко отрываться. Оно ж уже вроде как и родное.
В аэропорту Бен-Гурион, на втором этаже автостоянки в машине сидели двое. Коренастый мужчина в белом костюме с седыми висками, говорил второму, худощавому, лицо которого пересекал шрам от правой брови до щеки:
--- Парень начал проявлять активность. Сейчас там всё успокоилось, но сколько ещё ждать? Можно, конечно, взять его и вытянуть то, что он знает, но нет полной гарантии. Далее. Мы пытались выкупить и эту территорию, и здание. Ничего не вышло! В этой стране религия и власть перемешаны, каждый умник, каждый бизнесмен и всё замешано на идеях. Трудно работать. В Европе, сраной Африке или России – без проблем. Там всё понятно, на кого, с кем, или как. А тут, увы…я в растерянности. Шеф вас прислал нам в помощь. Что ж, может вы и придумаете что, свежий взгляд со стороны, да и опыта у вас больше.
Он замолчал. Худощавый достал сигарету, закурил, потом заговорил.
---- Я всё понял. А если вариант с археологическими раскопками применить.
--- Думал уже, не выйдет, тут свою историю очень хорошо знают. Взорвать их к черту.
-- А ведь это идея. Арабы, как я знаю, всё время что-то и кого-то взрывают. Теракты. Взорвать здание. Переждать, пока всё утихнет, а там купить, для строительства, якобы.
---- Взорвать, это хорошо. Давно руки чешутся. Да шум поднимется. Хотя, ерунда. В глубину не полезут, никто ж не знает. С пацаном что-нибудь придумаем. Исполнителей отошлём. Убирать их здесь нельзя, много трупов тоже не хорошо. Вы разработаете план?
--- Да, к тому же есть ещё идея, подумать хочу, я о подкопе из соседнего здания. Узнайте, кто там соседи, реально ли это. А теперь едем в гостиницу, сегодня я отдыхаю. Море, солнце, девушки. Я люблю девушек. Тут есть девушки?
---. Местные условия, Восток, озабоченность и всё такое, но для вас, без проблем.
Коренастый завёл двигатель, и машина выехала со стоянки.
А через два ряда, где стояла отъехавшая машина, в другой машине, с тонированными приоткрытыми слегка окнами, молодой парень выключил магнитофон, сложил трубу направленного действия микрофона и нажал тангетку стоящей рядом с сидением рации.
-- Нели, я закончил, всё в порядке. Встретимся на базе. Целую - из динамика донёсся смешок.
--- Фонтан закрой, тебя шеф поцелует. И обнимет.
---Да я ориентацию не менял, так что надеюсь от тебя что получить -- в машину донёсся кашель, а затем гулкий бас:
--- Я вас обоих обниму. И расцелую. И получите, каждый, не сомневайтесь. Приезжайте, птенчики. Жду. Очень жду.
Чтобы началось извержение надо совсем немного энергии по сравнению с той, что вырвется потом.
В годы службы Павла в армии, произошло ещё кое-что, о чём он не знал.
В госпитале, где лежал Павел с больными ногами, работала медсестра, которая была агентом одной «иностранной державы», как говорили в те времена. Одна из сторон её деятельности: фотографирование и передача документы военнослужащих, попадавших в госпиталь. Так была переснята и карта нарушителя, оказавшаяся у Павла. Годы она пролежала в архивах разведки, тогда ей не придали большого значения и не занимались ею. Менялись правительства, менялась политика. Новые люди приходили в госучреждения и работали по новому. Так и получилось, так совпало, что пути Павла пересекли люди разведки, а среди них и те, кто работал только на себя. А на месте действия подключились местные знатоки и умельцы, « пинкертоны» и «братки как бы». Толпа людей. Только что в газетах об этом ещё не писали……
Паша не догадывался ни о чём. Он действовал.
Повезло так повезло. Хозяин попросил выйти поработать ночью. Сам он тоже вышел поработать, но вот уехал – повёз детали на завод заказчика, там ночью тоже работают. Сказал, что вернётся через три часа, чтоб Павел закрыл дверь изнутри - на всякий случай, от «недобрых людей», а других сейчас в округе нет. Спят все.
Три часа – это же уйма времени. Павел спустился по лестнице, на которой было навалено разного мусора, в подвал. Прихватил с собой большой фонарь, ломик и молоток. Но фонарь не понадобился. У входа был выключатель, при нажатии на него загорелся свет. По всему помещению, оно шло под всем зданием, лежали заготовки деталей, машин, коробки и ящики и ещё много разных вещей. Валялась возле прямоугольной колоны печатная машинка, дальше велосипед, десяток мониторов компьютеров
.
Падение с крыши, как ни странно, принесло пользу делу Павла. Во время уборки последствий своего полёта, в углу цеха под старыми шлангами и другим барахлом, он обнаружился в полу люк.
Павел прошёл в центр зала, достал из кармана эскиз подвала – добыть его стоило немалых трудов. Помогла девушка из министерства строительства, в архиве работает. Упрямая, но добрая, она всю душу из Павла достала. Даже сейчас он, вспомнив её, вздохнул – хорошо было. Ну да дело прошлое, всё позади.
Вот и это место, где под цементом, покрывающим пол, находится заветная плита, созданная природой и закрывающая тайник. Нужен её центр. Там устройство для входа.
Здесь. Павел вытер пот со лба. Жарко! Отметил квадрат для работы. Метр сюда и метр сюда. Раскрошить цемент, счистить его. Всё хорошо получается. От непривычной работы болели пальцы, а, ерунда. Вот и то, что надо. На каменной плите круглое углубление.
Теперь осторожно. Чтобы первые ловушки не сработали, так было написано на карте, в центр круга надо ударить, чем ни будь тяжелым. Павел взял в руки молоток. Постоял минуту. И тут на него что- то накатило, стало весело. Он топнул ногой и произнёс:
--- Открой свою тайну, земля!
Из-под земли донёся грохот. Павел аж подпрыгнул от неожиданности. Но затем всё стихло. Минуту постояв, придя в себя, решил повторить эксперимент. Топнул ногой. Ничего не произошло. Топнул ещё раз. Тихо. А, в первый раз ведь слова ещё были. Бред какой-то. Ну ладно, попробуем. Он топнул ногой и сказал:
--- Открой свою тайну, земля!
Снизу из-под ног раздался грохот. Павел отскочил в сторону. Медленно, как бы преодолевая сопротивление, от плиты отделился кусок камня, приподнялся и, как крышка в сундуке, расположился вертикально. А на его месте, в черном квадратном провале виднелись ступени. Они приглашали:
--- ну что, друг Паша –вперёд!
2
а продолжение будет
или не будет
--- пока мне неведомо. Элоим гадоль(=бог велик! Хоть я и неверующий, но…но…), неисповедимы пути человечьи, а движения мысли ещё более……..
3. рассказ о том, как были подняты из-под земли ценности, реализованы и пущены в дело, как жил в то время Паша – это отдельный рассказ.
А пока перейду сразу к тому времени, когда он начал начинал свою дорогу в бизнесе, так теперь принято выражаться. Паша сообразил, что начинать надо с малого. Потому, что начинать он хотел в России, а в России выдвигаться резко наверх – чревато последствия. Хотя некоторые и рискуют, и им это удаётся, и удерживаются ТАМ, наверху, но…но… он так не хотел.
4. Щенок под дождём.
-----------------------------------
Ясная ночь. В чистой темноте неба луна помогает путнику
двигаться по причудливо извивающейся под ногами тропинке. А далёкая яркая звёздочка почему-то вселяет надежду, что цель достижима.
Они и ведут путника вперёд.
Так и идея рассказа.
Её мне подсказал один человек. Она оказалась солнечным лучиком и привела меня сюда. Спасибо подсказавшему.
Спасибо мне.
Спасибо жизни.
Струи воды ударяли в тело и растекались ручьями, проникая холодом до самого сердца. Щенок сильнее прижался к стене дома, у которого он пытался найти защиту. Тело трясла мелкая дрожь. Немного отвлекало то, что неподалеку, в подъезде, стояло четверо людей. Молча курили, иногда перебрасывались словами, пару часов назад они выгнали его оттуда. И кому тут пожалуешься? Э-э-эх! Но как же плохо, когда холодно, мокро и одиноко.
Хочется гавкнуть и быть услышанным. И есть хочется.
Из-за угла дома вышел человек с зонтиком и сумкой на плече. Те, что стояли у подъезда, замолчали. Отбросили сигареты в сторону. И шагнули навстречу человеку. И своим бедам.
Дождь не прекращался, он даже усилился. Человек поднял зонтик с земли. Четверо, ранее стоящих в подъезде людей, лежали на земле. Щенок даже забыл, как ему плохо. Он оторвался от стены, подбежал к человеку с зонтом, сел у его ног, поднял голову и посмотрел тому в глаза. Увидел серьезный взгляд. Щенок наклонил голову налево, потом направо, затем посмотрел на поверженных врагов. Подбежал к ближайшему, ухватил зубами за рукав откинутой в сторону руки и попытался зарычать. Получилось. Он оставил чужой рукав, вернулся под зонтик человека, который наблюдал за ним. Опять сел у его ног, теперь уже с чувством выполненного долга, поднял голову и увидел, как губы человека растягиваются в улыбке.
-- Так значит? Убедил, я согласен. Пошли?
Они вошли в подъезд и стали подниматься по лестнице. Человек вынул из кармана пелефон, щёлкнул кнопочками:
-- Привет, друг, охранник, почти брат. Как надо, так тебя нет. Ну и что, что я сам тебя домой отправил. А ты б не послушался. Ладно, шутка. Пришли машину и пару ребят. У подъезда моего заберите придурков, да, четверо. А хрен их знает, они говорить сейчас не могут. Вы уж сами спросите, ответят, если смогут. Да, ещё кое- что. Новость, хорошая, хорошая. Я теперь не один буду жить. Да нет, не женщина. И сексуальная ориентация у меня прежняя, нормальная. Собака у меня появилась. Как? Сама пришла. Большая? Да, грозная, зверюга ещё та! Приедешь, познакомлю.
Он вернул пелефон в карман. Они подошли к двери квартиры. Человек достал ключ, открыл дверь и, сделав шаг в сторону, пригласил щенка:
--- Прошу Вас, сударь. Заходи, знакомиться будем.
И щенок вошёл в дом своего человека.
* * * * ** * * * ** * **
В который раз я рассматривал лист бумаги, лежащий передо мною на столе.
В этом листе говорилось, что я выиграл две тысячи долларов и трёхдневное пребывание в пятизвёздочном отеле, оплаченный билет на самолёте туда обратно. Место отдыха - зелённый остров посреди Средиземного моря, всемирно известное место отдыха «сильных мира сего», попасть на этот курорт, в этот земной рай мог не всякий «новый» русский, да что там, «шишки» не всякие туда пробивались. Да-а-а, повезло. В центрбанке Парижа открыл счёт и оказался каким то там юбиляром. Вот уж не думал, что там такое бывает.
И, хоть денег хватает сверх головы (и такое случается), всё одно приятно.
И время для поездки подходящее, середина августа, в делах затишье, в городе жара. Решено! Еду!
Я нажал кнопку вызова секретарши: надо отдать распоряжения перед отъездом. Фирма у меня серьезная, отдых это хорошо, но и дело надо делать по-деловому. Я же деловой человек. Деловар.
35, 36, 37, 38, ещё-ё-ё, 39, 40. Хватит. Я прекратил отжимания, встал с пола, подхватил полотенце со стула и повернулся ко входу в ванную.
И тут раздался стук в дверь. Чёрт, кого принесло? Знакомствами я тут ещё не обзавёлся. Прилетел вчера вечером. А отвечу-ка по-русски:
-- Да, войдите.
Вошли. Трое. Как пятеро. Ибо двое входящих последними, показавшись в двери, долго долго перемещали свои телеса в комнату. И делали это боком и пригнув головы, вход явно не по их стандарту. А вот первый спокойно прошел к столу, взял стул и молча сел. Молчали вообще то все. И я. А что тут скажешь.
Помолчали ещё минуту. Взгляд у первого тяжёлый, пристальный. Такое чувство, будто грудь камнем придавило. Да в самом то деле, что за ерунда.
-- Вы ко мне? Я слушаю.
Наверное, не надо было первым начинать говорить. Преимущество верхнего теряется.
-- Это ты к нам, а не мы к тебе.
Тот, кого я мысленно назвал первым, бросил на стол возле меня цветную брошюру. Как только я увидел её, всё стало понятно. Откуда-то из живота стало подниматься что-то холодное, в голове ни мысли, руки налились чугунной тяжестью.
-- Вижу, понял. Тогда слухай сюда.
Убивать тебя мы не будем. И здоровье сохраним. Даже выбор у тебя есть.
Пока он говорил, один из «маленьких» ребят прошёл по комнате, достал из моего костюма документы, второй из дипломата вынул все бумаги, что там лежали. Всё это они аккуратно сложили на столе.
-- Ну вот. Теперь из страны ты выехать не сможешь.
Первый вариант. Ты идёшь в полицию, посольства тут нет, и рассказываешь там сказки.
Что тебя ограбили. Или потерял просто все документы. Или о нашем визите.
И в результате оказываешься в тюрьме, минимум лет на пять. И все пять лет тебя там будут учить жизни. А сядешь за наркотик, пару килограмм найдут здесь, и кое-что у тебя в карманах. Даже если ты явишься в полицию голым, в протоколе задержания и обыска будет то, что я тебе сказал.
Второй вариант. Если жить надоело. Камень на шею и в море.
И, наконец, третий. Ты должен быть наказан. Работать мальчик пойдёшь. На шахту. Киркой махать, камни таскать, пыль глотать. И облизываться. И благодарить Бога за милость. И подставлять спину под плети со словами радости, что всё так хорошо обошлось.
Ты ведь спортсменом был, драться умеешь, здоровье отменное. Выдержишь. А через пол годика, если жив и здоров будешь, с тобой поговорят люди серьёзные. И будет у тебя опять момент выбора.
Или поработаешь там на шахте год, два, пяяяяяять, коль выживешь.
Или - долги возвращать надо.
Фирма у тебя крепкая, нам сгодится, с тобой или без тебя, это уж время покажет. Да и от тебя зависит. Будь мужчиной, прими решение. Время у тебя есть до завтра. Утром позвоним. И возьми голову руки, прежде чем что-либо делать, а то ведь мы и с этим помочь можем. Такая вот воля Верхнего. Ты знаешь, о ком говорю.
До завтра.
И они вышли из комнаты, неспеша, уверенно. Да-а-а, слово влип тут неуместно, слишком мягкое. Я рассматривал рекламный буклет, лежащий на столе, и вспоминал.
Те громадные суммы, что оказались в моём владении, после всех приключений по их добыче из древней сокровищницы, лежали на счетах в банках нескольких стран. А я вернулся в Россию с небольшой суммой, запретив себе вспоминать, до какого то времени, о прошедшем.
Конечно, не сразу, но через определённый период начало получаться жить и не чувствовать за спиной такой большой фактор поддержки, как содержимого «моего кармана» ТАМ. Для сейчас – у меня есть то, что есть. Я решил – начинаю с малым и тут. Всё!!! Только так, потому что так хочу.
Год назад моя фирма заключила договор с одной французской компанией на поставку к нам электротоваров, ширпотреба и прочей быттехники. Переговоры длились три месяца. Французы оказались толковыми ребятами, да и много наших соотечественников среди них было. Мы договорились. Под видом всего этого барахла к нам должны были привести высококлассное компьютерное оборудование, видеомагнитофоны, спутниковые антенны и много ещё чего подобного. Речь шла о очень крупной сделке: три миллиона долларов. Мои ребята ездили с французами на склады, проверяли товар. Я нашёл спонсоров – разумеется, своих денег таких не было, люди были знакомы со мной много лет и знали меня хорошо. Один из них, бывший министр, меня уговорил подкорректировать начальный план. Предоплату в половинном размере мы перевели французам, а вторую договорились по получении товара перевести.
А машины, три огромных фургона, тормознули на границе Польши-Белоруссии.
По телевидению в новостях, на всю страну, сообщалось, что белорусская таможня задержала крупную партию контрабандной электротехники. Оно и верно, документы то были оформлены на простой малоценный товар. А там техники, как сообщал телеведущий, на два миллиона долларов. Расследование не привело ни к каким результатам, покупатели – продавцы использовали подставные фирмы так, что концов никаких не смогло следствие отыскать.
Товар ушел в госструктуры. Якобы. На самом деле он кружным путём вернулся ко мне. Я человек маленький, сплавил его по наторенным тропинкам. Деньги спонсорам вернулись с процентами, разумеется, мне тоже досталось кое-что.
А французы никакой предьявы не сделали. Какие то тихие оказались. Договор то был соблюдён: вторая половина денег после получения товара. А его мы не получили. Всё по честному.
Да-а-а. Тихие. Просто, хотя просто ничего не бывает, они ждали возможности рассчитаться, по-своему рассчитаться. На столе передо мной лежал рекламный буклет тех товаров, что «не дошли» до меня. Значит, мои «гости» - это от тех французов.
Времени до утра оставалось совсем ничего.
* * * * * ** * ** * ** * ** * * ***
В тот момент, казалось, у меня нет выбора. На пять лет, а всё было очень серьёзно, большие деньги шуток не любят, быть вырванным из жизни, значило потом, если потом наступит, начинать всё сначала.
Хорошо, не сначала. Деньги найдутся. Искать их и не надо. Они есть.
Но ведь сейчас уже не поверят и неотпустят, их не переубедить.
Вот же влип!!
Можно сказать, миллионер, развлекающийся в шахте!!
Камень на шею – нет, конечно нет. Но в шахты? Бред. Но если и да, я пойду на это сознательно. Не вынужденно, а с желанием пройти эту дорогу с наименьшими потерями. Не сломаться. Жизнь никогда не закрывает все двери. Закрыв одну, она открывает другую.
*************
Я вернулся. Не хочу рассказывать, как всё было. Ещё не зажили рубцы, оставленные плетями, ещё ноют раны, а по ночам рука держит одежду, чтоб, сорвавшись с кровати не бежать на работу неодетым. Я вернулся, продал фирму, никому не должен. Никого не хочу больше, и меньше, обманывать.
И то, что где-то ТАМ у меня есть огромные суммы денег, кажется сном. Сил, духовных, начинать какие либо движения в ту сторону нет.
Я вернулся. У входа в мою квартиру меня встречает чистая, ничем не замутнённая радость, предназначенная только мне.
Мой «щенок под дождём», вернее, «щенок из-под дождя» Он вырос. Он такой, такой……
Он лучше людей.
5. прошло время, Паша окреп духом и, разумеется, уехал. Подтолкнуло его не только наличие имеющегося, а и несчастье с его другом – щенок вырос в большого преданного друга. И погиб в бою, защищая хозяина при очередной схватке с плохими людьми. А плохие долго долго боялись даже вспоминать о происшедшем. Те плохие, что выжили после нападения.
А Паша продолжал жить. Уехав в Европу, несколько лет колесил по белу свету как наёмник. Да, да. Завербовался в иностранный легион и воевал, служил. Тоже работа. А, когда решил, хватит, пришло время опять и снова изменить струю жизни своей, ушёл из легиона. Он приобрёл завод. А о том, как его сумел сохранить в трудное время, рассказ ниже.
6.
Решение.
----------------
Завод надо продавать. Другого варианта я не вижу. И есть кому – Фарху. Нашему бухгалтеру. Мы проработали с ним почти десять лет. Не то, чтобы друзья, но отношения и служебные и вне работы были всегда хорошие. Он одинок, я тоже. Мы иногда могли вместе посидеть вечерок в баре, заскочить друг к другу в субботу и партию в шахматишки провести. В душу к другому никто не лез. Говорили о том, что каждый счёл возможным сказать сам. Я знал, что он глубоко верующий человек, родом из какого-то небольшого государства в Азии, ближе к Европе. Даже название его помнил - Чучерстина. Мне и в голову не могло придти, что он там министр финансов.
Завод, директором и владельцем которого я являюсь, тоже малое государство. Как в рождённом кем-то выражении: Государство в государстве. Что он выпускает? О, это военная тайна. Ну ладно, за доброй беседой и вкусной, ароматной рюмкой чая расскажу. Он выпускал оборудование, приборы для военной техники, оружие новейших образцов, напичканное электроникой и ещё множеством разной разности, которые учёные придумывают для борьбы с самым страшным зверем – человеком.
Последние пять лет этот завод являлся исключительно моей собственностью. Конечно, владеть таким заводом – это что-то. Каким путями, сколько усилий, денег, здоровья, жизни, ушло для этого, не хочу вспоминать. Важно то, что есть. Завод был моим, а сейчас я его продаю. Представителю государства, желающего иметь свой военный завод. Займёт он десятую часть территории этой страны, деньги у них есть, а министр финансов ихний — мой добрый знакомый, верный и честный бывший бухгалтер, теперь бывший.
Такие вот финты в жизни случаются. Чтоб продукция завода была лучшей, надо всё время внедрять новые технологии, используя последние открытия науки и техники. За возможность эту надо платить, как и за всё в жизни. А в последние годы количество нового растёт как снежная лавина. Растут и затраты на приобретение нового. Теперь-то, вспоминая с расстояния времени, я понимаю, что было что-то нечисто. Не может быть такого резкого всплеска открытий и изобретений. А если и да, в жизни всё возможно, то уж не на протяжении целого года. Слишком маловероятно такое совпадение. Да ещё много всячины разной и вот результат – долги.
Команда у меня была подобрана проверенная: грамотные ребята, каждый в своей области академик. Инженеры, ученые, экономисты, администраторы, финансисты.
О том, как я их собирал, можно романы писать. Кого из тюрьмы вытащил, кого от крайней нищеты сберёг. За одним ездил в Африку, он там закопался на малом острове, рыбак! Это человек, который создал сварку плазмой и лазером с одной установки. Другой, в прошлом начальник цеха в тысячу человек, на космос работал. Когда я его нашёл, сидел на лыжной базе. Инструктор, как ноги в лыжи вдевать. Вообщем, сомневаться в ком-либо я не мог. И, однако же, имел место факт: завод в долгах. А это не у соседа на пузырь одолжить. На собрании акционеров решили – продавать. Заниматься этим мне.
Фарх пришёл ко мне и рассказал, что правительство его родины уже полгода рассматривает предложения о продаже заводов, так как решило приобрести военный завод. Рабочая сила дешёвая, горные реки дают энергию, уголь и руда имеются. Ну и всё в таком же духе. Деньги есть. Только о цене договориться. Таки, почему нет?!
Я влетел. То бишь сел. В большую кучу дерьма. И дерьмом же накрыт. Да и вообще меня больше нет. Боже, если ты есть, то скажи за что? В душе угли, сердце печёт, в голове пусто, ноги ватные и в руках та-а-кой колотун! Я не могу больше, мне плохо, мне больно, мне пусто.
Где я? Обвёл взглядом вокруг. Деревья, я сижу на лавке, асфальтовые дорожки. Вдали дети, женщины, но рядом никого. Место тут неприглядное, возле лавки бычки сигарет, затоптанные пластиковые стаканчики, обрывки тряпок, бумаг, ещё какой-то мусор. Я, Я и в таком месте?! Что делаю тут? Зачем?
Мой взгляд упёрся в дерево, переполз на листву, ещё выше -- голубизна и чистота неба резанули не глаза, нет, глубоко и где-то внутри. И там, вдруг, неестественно мгновенно, возникла металлическая раскалённая игла, господи, как обидно, как больно, как я не знаю что. Да что же это твориться на белом свете?
За час до этой минуты, я сидел спокойно в своём кабинете, а в дверь входил директор нашего банка. Бледный, весь взъерошенный, в течении четверти часа он объяснил мне, что гарантийный чек не будет оплачен, что три фирмы, через которые шли деньги за завод, прекратили своё существование в тот день, когда поезда с оборудованием заводским пересекли нашу границу.
И ещё он доложил мне, что ему стало известно всё за полчаса до визита ко мне, что на нашу адвокатскую контору, где хранились документы договора о покупке-продаже завода, совершён налёт и всё, всё до последней бумажки сгорело в огне, а также сейфы там все вскрыты и пусты.
Когда происходил этот разговор, в кабинет вбежал начальник охраны.
--- Простите, что перебил. Несчастье с Фархом. Мёртв. Застрелен на пороге своего дома. Вот письмо для вас, пришло только что, от него, а отправлено вчера.
Пальцы не слушались меня, но я вскрыл конверт.
«Я прошу, пойми меня.
Это письмо нужно мне, наверное, и тебе. Хотя ты уже много знаешь, недосказанность остаётся. Я честен сейчас и перед тобой и перед богом и перед собой.
Наверно тебе уже понятно, что последний год я работал не с тобой, а против тебя. Иначе не мог, это нужно было для моей страны, такова воля богов.
Я специально вёл финансовую политику завода так, что бы мы оказались в долгах и были вынуждены продать завод. Это была давно и хорошо разработанная, масштабная, учитывающая всё операция наших спецслужб. Было прсчитанно: и твои увлечения женщинами, прости, но некоторые из них были от нас подведены под твоё внимание, и болезни твоих близких – их пользовали наши врачи, и проблемы и жизни всей команды твоих помощников. Никто не должен был заметить процесс вовлечения завода в увеличивающиеся долги.
Все были заняты самой работой и собой. И мы этому способствовали.
А двое моих замов не могли не погибнуть. Это была не случайная автокатастрофа. Ребята слишком много поняли.
И первый начальник охраны, наш храбрый вояка, умер не от инфаркта. Он был здоров. Но, расследуя аварию моих замов, он стал уделять много времени моей особе.
Моя страна должна быть сильной. Такова воля Богов! И нам удалось сделать всё так, как планировали.
Но я виноват перед тобой. До последних дней мне не было известно, что в нашем правительстве решили получить двойной выигрыш. И завод приобрести и деньги не платить. Вчера ко мне приходил человек с родины. Мы с ним росли вместе, поэтому со мной он был откровенен. Он передал мне план заключительного этапа операции и я всё понял. Идти против своего правительства не могу. И не хочу. Однако и ты для меня значишь очень много.
Поэтому я сделаю последнее, что могу для тебя. Знаю, тебе будет очень плохо. В конце письма номер счёта в банке. Ты сможешь получить эти деньги, они помогут тебе скрыться и жить какое-то время. Это мои деньги, прошу тебя, прими их. Там же в банке тебя ждут новые документы.
Это письмо не может помочь тебе изменить случившееся. Уничтожь его.
Прости, если сможешь.
Увидимся, на этом или на том свете, но увидимся. Всё.
P.S. законы работы спецслужб одинаковы везде. В разговоре с моим другом детства прозвучала фраза: все свидетельства нашей работы здесь должны исчезнуть. При этом он пристально посмотрел мне в глаза.
Это всё, что он мог сделать для меня. Так же, как и я по отношению к тебе, против того, что приказано свыше – от правительства, от начальства, а может и ещё от кого самого высокого, он не может идти. Я обречён погибнуть.
Там, в моей стране, мой соперник за пост Минфина, он же и в руководстве спецслужб. Это, как ты иногда любишь говорить, тебе информация к размышлению. Я не прошу тебя ни о чём. Только верю, ты всё понимаешь. Хотя ты и не бог. А жаль.
Такова воля свыше.
Прощай, живи и не держи на сердце зла».
Прошедшая неделя кажется одной беспрерывной нитью изматывающего нутряного мрака. Кажется, что кто – то ухватил клещами её и тянет, тянет, она не рвётся, а, только растягиваясь, увлекает за собой всю мою плоть, всю душу. Но я при этом никак не могу закончиться, нет конца этому. И нет возможности остановиться, собраться, противостоять всему происходящему, найти в себе силы один раз и окончательно прекратить всё. При это нужно, нужно – чую это интуитивно, на краю своего всё ещё сохраняющегося сознания, внешне не проявлять того, что внутри.
За эти дни провёл перерасчёт всего, что у меня осталось. Немало, но это одна тысячная от стоимости завода, от величины долгов. Какое там, тысячная, практически это во много раз меньше.
На Большом Совете я услышал то, что ожидал. И кое-что новое. На их месте я был бы, наверное, более суров. Да каждый на своём. И это хорошо для меня. Они верят, что я не сбегу, верят, что сделаю в сложившейся ситуации всё, что может человек, и даже более. Вообщем верят в меня и мне. А ведь вопрос касается не просто денег, и даже не больших или очень больших денег. А очень очень очень больших и, естественно, тут уж и политика желает вмешаться. Мне дали время. Время, мои силы и мои средства. Но что, что я могу сделать?
Думай голова, картуз куплю.
===== ============= ===== == =
-- Докладывайте, полковник! -- Президент вытер лоб платком и повернулся к стене за спиной. На стене, от пола до потолка во всю ширину комнаты, висела карта.
-- Неизвестный противник продолжает обстрел наших аэродромов. Практически дееспособным остался один, в столице. Час назад там совершили посадку три самолёта. Это десант. Они захватили аэропорт, радиостанции, теле- и радиоагенства, все почтовые отделения, вокзалы авто- и железнодорожные. Казармы гвардии блокированы, банки, госучреждения, полиция, военные училища. И наш президентский Дворец. Связи нет ни с кем, телефоны и мобильные и радио неработают. Данные получены только потому, что всех, направляющихся сюда, в президентский дворец, пропускают, обыскивая и отбирая исключительно оружие. Блокированы все гостиницы с иностранными туристами и журналистами.
--У нас что, вообще нет связи ни с кем? А что войска на границе? Где, черт возьми, наши генералы, министры? Никто не может оказать сопротивление? Кто на нас напал? Кто они?
-- Связи нет ни с кем. На улицах патрули. Практически за три часа неизвестные войска захватили всю нашу территорию. Сопротивление оказать им не смог никто. Мы не могли и предполагать такую масштабную операцию. Это война. Не знаю с кем. Из докладов прибывших, Эти не зверствуют, жертвы только там, где им всё же пытаются сопротивляться. Погибших, проще говоря, единицы. Разговаривают захватчики на всех языках, наши слышали разговоры на английском, немецком, французском, русском и ещё на многих. Профессиональная подготовка их превосходная. А колличесто их, Господин Президент, я не понимаю, просто не понимаю, что и почему происходит, но их так много, что я не знаю просто, где их нет.
-------------- ------------------ ---------- ---- --
---- Первый, через пять минут они начнут прибывать. Все уже на подходе. У вас порядок, вы готовы?!
----Да, у нас всё подготовлено.
Человек, в пятнистом маскировочном комбинезоне, как и у всех солдат возле него, на лице «шапка террористов» и спецназовцев, с прорезями для глаз и рта, отложил в сторону радиотелефон. К нему подбегали с докладами, он давал указания, понятно, что это офицер. Посмотрев на часы, человек повернулся в сторону гор и прислушался. Вначале робко, потом всё усиливаясь и заполняя уже всё вокруг, донёсся из-за гор какой-то шум, вот он перерос в рокот, резко и стремительно в небе понеслись к вокзальному перрону, где всё и происходило, тёмные стрелы.
Вертолёты! Один, другой, третий……восьмой, девятый….. Они зависали на минуту в воздухе, вниз с них летели канаты, прикреплялись к ящикам и, не задерживаясь, взлетали ввысь, а там уж начинали движение обратно в сторону гор и исчезали за вершинами. Одновременно загружалось пять вертолётов, затем они освобождали место следующей пятёрке. Работа двигалась споро, без криков, Одни люди в пятнистой форме занимались погрузкой, другие стояли в оцеплении, на перроне, на крышах зданий. Людей было много, но отсутствовала всяческая суета. Темп, темп…
--Пятый, Всё, уложились в два часа. Сейчас начнём сами загружаться.
Офицер ещё раз посмотрел на часы, махнул рукой:
- Уходим!!!
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
Я налил в два стакана апельсинового сока и один поставил на стол возле человека, сидящего в кресле. Затем подошёл к столу и сел в другое.
Седые волосы, широкие плечи, волевые складки у рта, морщины, жёсткий взгляд. Такой не забудется, если хоть раз доведётся его увидеть. А уж знать, кому он принадлежит, дано не многим.
--Генерал, вы сработали прекрасно! — я приподнял свой стакан, как бы салютуя им.
-- За то и платят нам, что хорошо делаем то, за что берёмся. Вы знаете, я много повидал на свете, но то, что вы придумали — он развёл руками — вызывает восхищение вами. Как вам в голову мог придти такой вариант решения проблемы? Это же мог получиться международный скандал! Вы авантюрист!
Я и генерал — давние знакомые. Он с наемниками работал уже тогда, когда был капитаном. А я у него дошёл до сержанта. И связывают нас не только деловые отношения, но и дружеские симпатии, чисто по-человечески. Он меня никогда не подводил, так же, как и я его. И, всё же, обратиться к нему меня заставила только крайняя необходимость. Я просто не мог представить себе другого варианта.
-- Хорошо, я расскажу, как придумал всё это. Есть такая присказка, что бог хранит своё имущество. А у меня в тот момент, когда всё случилось, было такое состояние, что я кончился. Да, уехать и жить безбедно, да так, что меня никто и не нашёл – мог бы, средств то хватало. Но разве это был бы я? То, что в меня верили, и дали время на решение проблемы, меня встряхнуло. Только не обязанностью, а просто как бы внутри что-то сказало: Да кто ж я, кто? Вот этот вдребезги духовная развалина или тот, кого я знал столько лет. Я что, сам себя обманывал? И тогда, когда я вспомнил, вспомнил, что я не «бумажный дракон», не пуля из дерьма, всё стало на свои места. Меня ударили. Пропустил, подставился. Упал – встань. Дверь закрылась. Другая открыта – жизнь не закрывает все двери сразу. Я тогда сидел в своём кабинете, а перед глазами на стене фотография: помните, мы с вами, с ребятами, на вокзале перед отъездом домой. Я долго смотрел на неё. В голове пустота какая-то, мысли как-то отрывками проскакивали. А потом спокойно и чётко пришло: помолись. В окопах не бывает неверующих. Это сказал другой генерал. Но ведь верно, кому как не нам это знать. Скажу честно, я не успел это сделать. Потому что следующая родилась сразу: а что тут думать, вот же и ответ на вопрос «что делать?» Вот, то, на что смотрю.
И позвонил Вам.
--- Ты поступил верно, парень. А что, я научил вас не только воевать?! -- генерал улыбнулся.
---Так точно, сэр!!!
|
| | Цитата || Печать || Комментарии:0 | |
|
|
|
