Моя мама умерла в 2002 году, не застав уже моих обоих разводов и самого страшного моего дна. Кто знает, проживи она подольше, может быть не было бы первого развода и всего, что было дальше… А может быть и нет, механизм-то был уже запущен и мой алкогольный маховик раскручивался всё быстрей и быстрей… Знаю лишь, что творить всякие гадости без неё мне уже было гораздо проще, потому что я очень её стыдился и хотел представать перед ней хорошим.
Свернутый текст
Школу она закончила с золотой медалью, была очень грамотной, начитанной. Всё время книжки читала. Интеллектуальную гордыню я от неё наверно унаследовал. Помню, как она над папой подсмеивалась, что он книжек не читает, а только газеты. Уже много после её смерти я узнал, что отец-то у меня тоже интеллектуал и знаниями в литературе обладает.
Она была очень спокойной женщиной, не повышала голос, не устраивала скандалы. Мне сложно сейчас с женщинами. Моя мама была уникумом, женщины в подавляющем большинстве не такие – они эмоциональны. Могут и поорать и тычка дать. Короче, любая бабская истерика меня сейчас выбивает из колеи. А всё почему? Не получил в детстве закалки.
Ей как-то не требовалось орать для того, чтоб её услышали. Она усаживала возле себя и вела неторопливую беседу. Она тихим голосом так могла застыдить и привить такое чувство вины, какого не добьёшься ни криком, ни ремнём.
Если она считала, что я не прав, она ставила меня в угол, и я там стоял, пока не раскаивался. Чтобы выйти, нужно было попросить прощения, причём не как-то «лишь бы отвязаться», а чётко произнести, за что я прошу прощения. Когда я с целью лечения от алкоголизма ходил на приёмы к психотерапевту, я рассказал, что вторая моя жена лучше, чем первая ещё и тем, что умеет просить прощения, когда вспылила не по делу. Тогда доктор меня спросила: «А не заставляли ли меня в детстве просить прощения по всякому поводу?» Да, так оно и было. Соответственно, раз мне в детстве часто прививали чувство, то и сейчас я сам люблю людей, которые с готовностью вину признают.
В качестве повышения квалификации мама училась в университете марксизма-ленинизма на специальности «Научный атеизм». Наша семья и так-то была атеистической, а тут ещё мне стали показываться книги, доказывающие, что Бога нет, показывающие зверства инквизиции и разоблачающие корыстолюбие попов. Крестился я уже после её смерти, под влиянием семьи моей второй жены, но всё равно в Бога не уверовал. Модель Бога составилась уже позже, когда я начал выздоравливать. Если предположить, что мысль материальна, можно любое чудо объяснить, не так ли? А если ещё представить, что мысли где-то концентрируются, то вот она, моя модель Бога в первом приближении и готова!
Моя мама работа библиотекарем. Много дней в детстве, пока у меня не было путёвки в детсад, я провёл у неё на работе. Эта тишина, уходящие ввысь полки (я тогда был гораздо ниже ростом и все предметы казались большими) с сотнями книг и особый запах… До сих пор, попадая в книгохранилища и чувствуя этот я запах, я как будто попадаю в счастливое спокойное детство, когда я ещё не узнал унижений детского сада.
В детстве мне было неинтересно бегать со сверстниками, они казались мне жестокими и глупыми. Смысла игры футбол я не понимал – толкотня, крики… Я либо катался на велосипеде, либо исследовал стройки, чердаки, кварталы, где я ещё не бывал…
Но больше всего времени я проводил за книгами, мама приносила мне их из библиотеки стопками. Стопку толщиной сантиметров в 20 я глотал за неделю! Не знаю уж, как там всё структуризовывалось, но интеллектуально подкован я стал весьма основательно и думаю, что, если бы в последствии не пропил половину мозга, я смог бы сейчас в «Что? Где? Когда?» играть.
Человеком мама была, как я её представляю, абсолютно честным. Ей чужда была любая хитрость, она не умела давать взятки, заводить «нужные знакомства». К «торгашам», будь то работники госторговли, общепита или рыночные «спекулянты», в нашей семье относились с некоторым презрением. Посему, когда я женился на дочке администратора столовой, это было некоторым мезальянсом.
Перестройку моя мама восприняла тяжело. Она работала в библиотеке партийного кабинета и к партии относилась с любовью и уважением. Перестройка и гласность перевернули все идеалы с ног на голову.
Вторым ударом была моя женитьба. Женился я рано. Мне было 18, невесте – 17, она ждала ребёнка. Мать восприняла это смиренно, свадьбу нам справили, но через год у неё начались эпилептические припадки и выявилась опухоль головного мозга. Когда у неё спросили, не было ли год назад какого-нибудь стресса или сногсшибательного события, она ответила «сын женился». Понятно, что это не доказано, что я явился причиной смертельной болезни своей мамы, но в голове крутится строчка Визбора: «Кажется, что жизнь ты взял взаймы у тех, кому немножечко ты должен».
Ей поставили диагноз «рак» и отвели жизни полгода. Прожила она 11 лет. О диагнозе не знала, отец от неё прятал все врачебные бумажки, показывал только ксерокопии, где предварительно подделывал диагноз (закрашивал «штрихом», писал что-то безобидное и пропускал через ксерокс).
Да я и сам не знал, что у неё рак, в своём эгоизме обижался на отца, который хотел, чтобы я со своей женой и маленьким ребёнком съехали от них. Он всего-то хотел сохранить жизнь любимой жены, чтобы вместе вырастить моих младших сестру и брата, которые были совсем детьми, а я думал, что он против меня воюет…
Папа мой вообще очень мужественно себя повёл. Он буквально от любых треволнений маму заслонял. После работы бежал сразу домой, у него уже не было ни друзей, ни пьянок. Он и раньше-то никогда не злоупотреблял, а тут вообще стал по моим понятиям святым. Я-то, дурак малолетний, рассуждал: «как это мужчина может так жить – без друзей, без посиделок…», не понимая, что у людей есть ценности повыше дружеских застолий.
Будучи в командировке во Франции, он раздобыл лекарство, которого не было на развалинах СССР, его на пару лет хватило, а потом и в Москве появилось. Однако наступил момент, когда организм уже перестал сносно реагировать на химию, она могла бы уже стать убийственной. Ясный мамин мозг медленно угасал…
Однако Бог послал ей лёгкую смерть, как сказал мой папа: «за такой смертью в очереди стоят». Она не ходила в душ, когда никого не было дома, потому что боялась, что потеряет сознание, и никто её не спасёт. Однако вечером перед этим она чистила допоздна грибы, а вечером воды горячей не было. Пошла на следующий день, когда никого не было, и, видимо, произошло следующее: она всё-таки потеряла сознание, села, оба сливных отверстия в ванне оказались закрытыми её телом. Вода, как это обычно бывало, сперва шла прохладная, потом пошла горячей, ей стало ещё хуже. Сосед этажом ниже увидел, что его топит и поднялся к нам. Дверь почему-то была открыта. Он маму и вынул из ванны, позвонил отцу и в скорую, мама в это время ещё хрипела.
А я в это время как раз в свой обеденный перерыв ходил одной гражданочке относить деньги, чтоб она аборт сделала, но она мне дверь не открыла и сына всё-таки родила. Символично ли это?
Отец позвонил мне и срывающимся голосом попросил прийти, ничего не объясняя. Я пришёл и узнал эту новость. Сперва ничего не почувствовал, она лежала ещё тёплая, как будто спала.
Мне совсем не хотелось её хоронить. Это были первые похороны, в которых я участвовал, мне было тяжело, алкоголь не брал.
После её ухода я решил больше не вести себя как раньше, не сидеть по барам после работы. Я шёл домой и занимался с сыном, но меня заменила жена – теперь она уже стала задерживаться, потом сказала, что изменяет. Первый же скандал после этого закончил мою семейную жизнь.
Когда я ходил к маме на кладбище в одиночку, я брал с собой панфурики, выпивал их частично по пути, частично на могиле и заливался пьяными слезами. Если ездил с семьёй, напивался после поездки.
Когда я первый раз лежал в наркодиспансере, я познакомился с психотерапевтом, которая согласилась со мной бесплатно позаниматься. На одном из занятий был тренинг, где она зачитывала мне медитативный текст про луг, я с закрытыми глазами, слушая музыку и её, слушал и представлял его. Я нарисовал его и объяснил ей, что я видел и что нарисовал. Психотерапевт очень удивилась. Луг я видел в конце лета, когда уже трава выгорела и была сухой, луг был окружён ёлками… Оказывается, луг в этой технике – это образ матери. Как она мне распаковала, любви материнской я не чувствовал, даже не мог к ней приблизится (трава была сухой, вокруг луга ёлки…) Ну да, любовь мамина была спокойной, интеллектуальной и тёплой, без мексиканских страстей. Я и сам такой же, очень уж спокойный, моей женщине иногда не хватает моих эмоций.
К тому же мама последние 11 лет болела, и отец её ограждал от всего. Возможно, эти колючие ветки и явились символом отцовского забора, который он вокруг неё выставил.
Когда я читал книжку канадского психолога Лиз Бурбо «Пять травм, которые мешают быть самим собой», я с удивлением узнавал, что самые сильные травмы мы получаем от родителя, с которым, как на кажется у нас полное взаимопонимание. Такое у меня было с мамой, с папой же я особо не общался, постоянно был на него обижен и любви его почти никогда, кроме некоторых ярких случаев, когда я точно понимал, что он меня любит, не чувствовал.
Бурбо пишет: «Родитель противоположного пола должен научить позволять любить себя и принимать любовь». Да, у меня были проблемы с принятием любви. Как мне поясняли психологи, я никогда до конца не мог поверить, что женщина меня любит, мне мало было этой любви. Чтобы доказать себе, что меня можно любить, я находил себе ещё и ещё женщин.
Так же по этой книге у меня явно прослеживается травма «мазохиста», человека, унижаемого в детстве матерью, человека, постоянно испытывающего чувство вины. Ну да, она была строга, она хотела, чтоб я вырос честным и справедливым, но она не хотела ведь осознанно меня так сильно поломать… Она была молодой, в чём-то максималисткой… С детьми младше меня ведь такого не произошло, их личности сформировались более твёрдыми - ни сестра, ни брат никогда не злоупотребляли ни алкоголем, ни чем-то ещё, столь же опасным.
Какие бы травмы мне не нанесла неосознанно моя мама, она для меня всегда останется святым и самым любимым человеком. С помощью Бога я все травмы излечу и буду молиться за неё.
Это мама, папа и я
Она была очень спокойной женщиной, не повышала голос, не устраивала скандалы. Мне сложно сейчас с женщинами. Моя мама была уникумом, женщины в подавляющем большинстве не такие – они эмоциональны. Могут и поорать и тычка дать. Короче, любая бабская истерика меня сейчас выбивает из колеи. А всё почему? Не получил в детстве закалки.
Ей как-то не требовалось орать для того, чтоб её услышали. Она усаживала возле себя и вела неторопливую беседу. Она тихим голосом так могла застыдить и привить такое чувство вины, какого не добьёшься ни криком, ни ремнём.
Если она считала, что я не прав, она ставила меня в угол, и я там стоял, пока не раскаивался. Чтобы выйти, нужно было попросить прощения, причём не как-то «лишь бы отвязаться», а чётко произнести, за что я прошу прощения. Когда я с целью лечения от алкоголизма ходил на приёмы к психотерапевту, я рассказал, что вторая моя жена лучше, чем первая ещё и тем, что умеет просить прощения, когда вспылила не по делу. Тогда доктор меня спросила: «А не заставляли ли меня в детстве просить прощения по всякому поводу?» Да, так оно и было. Соответственно, раз мне в детстве часто прививали чувство, то и сейчас я сам люблю людей, которые с готовностью вину признают.
В качестве повышения квалификации мама училась в университете марксизма-ленинизма на специальности «Научный атеизм». Наша семья и так-то была атеистической, а тут ещё мне стали показываться книги, доказывающие, что Бога нет, показывающие зверства инквизиции и разоблачающие корыстолюбие попов. Крестился я уже после её смерти, под влиянием семьи моей второй жены, но всё равно в Бога не уверовал. Модель Бога составилась уже позже, когда я начал выздоравливать. Если предположить, что мысль материальна, можно любое чудо объяснить, не так ли? А если ещё представить, что мысли где-то концентрируются, то вот она, моя модель Бога в первом приближении и готова!
Моя мама работа библиотекарем. Много дней в детстве, пока у меня не было путёвки в детсад, я провёл у неё на работе. Эта тишина, уходящие ввысь полки (я тогда был гораздо ниже ростом и все предметы казались большими) с сотнями книг и особый запах… До сих пор, попадая в книгохранилища и чувствуя этот я запах, я как будто попадаю в счастливое спокойное детство, когда я ещё не узнал унижений детского сада.
В детстве мне было неинтересно бегать со сверстниками, они казались мне жестокими и глупыми. Смысла игры футбол я не понимал – толкотня, крики… Я либо катался на велосипеде, либо исследовал стройки, чердаки, кварталы, где я ещё не бывал…
Но больше всего времени я проводил за книгами, мама приносила мне их из библиотеки стопками. Стопку толщиной сантиметров в 20 я глотал за неделю! Не знаю уж, как там всё структуризовывалось, но интеллектуально подкован я стал весьма основательно и думаю, что, если бы в последствии не пропил половину мозга, я смог бы сейчас в «Что? Где? Когда?» играть.
Человеком мама была, как я её представляю, абсолютно честным. Ей чужда была любая хитрость, она не умела давать взятки, заводить «нужные знакомства». К «торгашам», будь то работники госторговли, общепита или рыночные «спекулянты», в нашей семье относились с некоторым презрением. Посему, когда я женился на дочке администратора столовой, это было некоторым мезальянсом.
Перестройку моя мама восприняла тяжело. Она работала в библиотеке партийного кабинета и к партии относилась с любовью и уважением. Перестройка и гласность перевернули все идеалы с ног на голову.
Вторым ударом была моя женитьба. Женился я рано. Мне было 18, невесте – 17, она ждала ребёнка. Мать восприняла это смиренно, свадьбу нам справили, но через год у неё начались эпилептические припадки и выявилась опухоль головного мозга. Когда у неё спросили, не было ли год назад какого-нибудь стресса или сногсшибательного события, она ответила «сын женился». Понятно, что это не доказано, что я явился причиной смертельной болезни своей мамы, но в голове крутится строчка Визбора: «Кажется, что жизнь ты взял взаймы у тех, кому немножечко ты должен».
Ей поставили диагноз «рак» и отвели жизни полгода. Прожила она 11 лет. О диагнозе не знала, отец от неё прятал все врачебные бумажки, показывал только ксерокопии, где предварительно подделывал диагноз (закрашивал «штрихом», писал что-то безобидное и пропускал через ксерокс).
Да я и сам не знал, что у неё рак, в своём эгоизме обижался на отца, который хотел, чтобы я со своей женой и маленьким ребёнком съехали от них. Он всего-то хотел сохранить жизнь любимой жены, чтобы вместе вырастить моих младших сестру и брата, которые были совсем детьми, а я думал, что он против меня воюет…
Папа мой вообще очень мужественно себя повёл. Он буквально от любых треволнений маму заслонял. После работы бежал сразу домой, у него уже не было ни друзей, ни пьянок. Он и раньше-то никогда не злоупотреблял, а тут вообще стал по моим понятиям святым. Я-то, дурак малолетний, рассуждал: «как это мужчина может так жить – без друзей, без посиделок…», не понимая, что у людей есть ценности повыше дружеских застолий.
Будучи в командировке во Франции, он раздобыл лекарство, которого не было на развалинах СССР, его на пару лет хватило, а потом и в Москве появилось. Однако наступил момент, когда организм уже перестал сносно реагировать на химию, она могла бы уже стать убийственной. Ясный мамин мозг медленно угасал…
Однако Бог послал ей лёгкую смерть, как сказал мой папа: «за такой смертью в очереди стоят». Она не ходила в душ, когда никого не было дома, потому что боялась, что потеряет сознание, и никто её не спасёт. Однако вечером перед этим она чистила допоздна грибы, а вечером воды горячей не было. Пошла на следующий день, когда никого не было, и, видимо, произошло следующее: она всё-таки потеряла сознание, села, оба сливных отверстия в ванне оказались закрытыми её телом. Вода, как это обычно бывало, сперва шла прохладная, потом пошла горячей, ей стало ещё хуже. Сосед этажом ниже увидел, что его топит и поднялся к нам. Дверь почему-то была открыта. Он маму и вынул из ванны, позвонил отцу и в скорую, мама в это время ещё хрипела.
А я в это время как раз в свой обеденный перерыв ходил одной гражданочке относить деньги, чтоб она аборт сделала, но она мне дверь не открыла и сына всё-таки родила. Символично ли это?
Отец позвонил мне и срывающимся голосом попросил прийти, ничего не объясняя. Я пришёл и узнал эту новость. Сперва ничего не почувствовал, она лежала ещё тёплая, как будто спала.
Мне совсем не хотелось её хоронить. Это были первые похороны, в которых я участвовал, мне было тяжело, алкоголь не брал.
После её ухода я решил больше не вести себя как раньше, не сидеть по барам после работы. Я шёл домой и занимался с сыном, но меня заменила жена – теперь она уже стала задерживаться, потом сказала, что изменяет. Первый же скандал после этого закончил мою семейную жизнь.
Когда я ходил к маме на кладбище в одиночку, я брал с собой панфурики, выпивал их частично по пути, частично на могиле и заливался пьяными слезами. Если ездил с семьёй, напивался после поездки.
Когда я первый раз лежал в наркодиспансере, я познакомился с психотерапевтом, которая согласилась со мной бесплатно позаниматься. На одном из занятий был тренинг, где она зачитывала мне медитативный текст про луг, я с закрытыми глазами, слушая музыку и её, слушал и представлял его. Я нарисовал его и объяснил ей, что я видел и что нарисовал. Психотерапевт очень удивилась. Луг я видел в конце лета, когда уже трава выгорела и была сухой, луг был окружён ёлками… Оказывается, луг в этой технике – это образ матери. Как она мне распаковала, любви материнской я не чувствовал, даже не мог к ней приблизится (трава была сухой, вокруг луга ёлки…) Ну да, любовь мамина была спокойной, интеллектуальной и тёплой, без мексиканских страстей. Я и сам такой же, очень уж спокойный, моей женщине иногда не хватает моих эмоций.
К тому же мама последние 11 лет болела, и отец её ограждал от всего. Возможно, эти колючие ветки и явились символом отцовского забора, который он вокруг неё выставил.
Когда я читал книжку канадского психолога Лиз Бурбо «Пять травм, которые мешают быть самим собой», я с удивлением узнавал, что самые сильные травмы мы получаем от родителя, с которым, как на кажется у нас полное взаимопонимание. Такое у меня было с мамой, с папой же я особо не общался, постоянно был на него обижен и любви его почти никогда, кроме некоторых ярких случаев, когда я точно понимал, что он меня любит, не чувствовал.
Бурбо пишет: «Родитель противоположного пола должен научить позволять любить себя и принимать любовь». Да, у меня были проблемы с принятием любви. Как мне поясняли психологи, я никогда до конца не мог поверить, что женщина меня любит, мне мало было этой любви. Чтобы доказать себе, что меня можно любить, я находил себе ещё и ещё женщин.
Так же по этой книге у меня явно прослеживается травма «мазохиста», человека, унижаемого в детстве матерью, человека, постоянно испытывающего чувство вины. Ну да, она была строга, она хотела, чтоб я вырос честным и справедливым, но она не хотела ведь осознанно меня так сильно поломать… Она была молодой, в чём-то максималисткой… С детьми младше меня ведь такого не произошло, их личности сформировались более твёрдыми - ни сестра, ни брат никогда не злоупотребляли ни алкоголем, ни чем-то ещё, столь же опасным.
Какие бы травмы мне не нанесла неосознанно моя мама, она для меня всегда останется святым и самым любимым человеком. С помощью Бога я все травмы излечу и буду молиться за неё.
Это мама, папа и я