| 17:51 Чернота перед рассветом |
16.12.00. Это попытка облегчить дорогу, по которой
я иду сейчас. Возможно, память засунет эти
воспоминания на дальнюю пыльную полку.
Все имена в моём рассказе изменены.
А ещё я хотел показать моими глазами то, что видел.
Чернота перед рассветом
1. Мате. 22.11.98.
Как меня везли в полицию, я не помню. Смутные картины первых часов в камере. Маленькое помещение метра четыре на шесть, тусклое освещение, нары. Парень – араб с пышной шевелюрой кучерявых волос, я без рубашки, стою и о чём-то говорю с ним. Пытаюсь.
Потом уже другая камера. Она больше предыдущей, но в ней сейчас только три человека. Один из них Джамаль. Так имя этого парня. Молодой, лет двадцати, плотный, высокий. Потом уже я узнал, что в ту ночь, в малой камере, я вначале предложил побороться, потом часа два песни пел и успокоился только под утро. Обычное дело. Для человека в пьяном виде оказавшегося в камере.
* Случилось это всё в ночь на 23 ноября 98 года. За свои сорок четыре года мне только один раз мне довелось побывать в милиции города, где родился и жил, за исключением двух лет армии и двух лет учебы вы институте. Жил просто – завод, спортзал, институты. Книги, пьянки, женщины, хорошая рабочая семья. А в тот раз, надо же было так напиться, чтобы уснуть во дворе отделения милиции. Кто же вытерпит. Так вот и получилось, что попал на ночь в вытрезвитель. Зато в Израиле сбился уж со счета. Раз шесть - семь оказывался в полиции, на два три дня. И не то, чтобы был агрессивен, но уж больно громко разговаривал. С соседями. Будучи не трезвым, а, мягко говоря, пьяным, грубо говорить не будем. Да и не было даже в мыслях, что за этакое можно в тюрьму угодить. Не верил и продолжал жить как жил даже тогда, когда получил условный срок. Все эти годы здесь, в стране, спасало от того, чтоб совсем пропасть, то, что в перерывах между пьянками работал, работал за станком, где нужны были и голова и руки. И, конечно же, помогло самое главное по жизни — мама. Что тут говорить — мама, это мама.
И с женщинами всё было нормально. Вот в первый год да — как с цепи сорвался — жрицы любви, то бишь, проститутки (теперь, узнавая на улице некоторых, думаю - как же я мог такое сотворять, это же совсем не моё!) И знакомства, на улице, знакомства через знакомства. Память о женщине заглушить хотел, той, что осталась в Союзе. А потом долго пил, пил. А когда такое, так какие тут женщины: если женщина мешает пить — то ну её к чёрту, женщину эту. А в последний год, перед тем как сел, полюбил, присох, да так, что и представить не мог никогда о себе такого. И всё это происходило на фоне каком, уже понятно — пития совсем не слабого. Ну вот, то, каким я вошел в события, о которых хочу рассказать, примерно можно представить, а теперь вернусь в ноябрь 98 .
Одна из новых встреч, в ожидании очередного из судов (их было несколько) познакомились. Высокий ладный парень в чёрной глаженой рубашке, чёрные брюки и начищенные туфли, с юга России человек. Всё время, что были в камере * зал ожидания * суда, ходил в туалет за метровой перегородкой в углу. Доставал из места тайного, ему только известного, а я так думаю — из заднего прохода — наркотик и курил, а также периодически молился по молитвеннику, а сидел уже полтора года в ожидании окончания расследования своего дела — разбой. Я спросил его: — как ты так аккуратно одет? Ведь столько уже сидишь. Он мне ответил — Сидеть надо уметь. Запомнилась эта фраза мне крепко.
.
Первые дни. Камера на десять человек. Второй этаж. Ночами холодно, днём зябко. Часов у меня не было, так время определял по кормёжке или по появлению света за решёткой окна. Два маленьких окна, забранные мелкой сеткой, а за ней решёткой. Находились они высоко, под потолком, однако с верхних нар в них можно заглянуть. Иногда с улицы раздавались крики — приходили и звали тех, кто в камере, те родственники и друзья сидельцев, кто знали об этой возможности. Всё - таки это ещё не тюрьма, а отделение полиции, хоть и центральное. Вот народ и пользовался этим. А охрана, в зависимости от настроения, характеров, закрывала на это глаза, иногда. Именно в связи с окном я узнал, что такое, «удочка». Это нитка с зажигалкой на конце вместо грузила. Сама нитка длинная, вытягивалась из одеяла, удлиняя, её скручивали в клубок. С её помощью затаскивали в камеру порции наркотика. «Дело» это не простое. Тех, внизу, гоняли полицейские с улицы, если видели разговоры с заключёнными. А внутри, ясное дело - охранники. Если слышали переговоры. Забросили как-то раз удочку и тянут потянут, а вытащить никак не могут. Застряла посылка. Трудно представить себе, что чувствует человек там, когда он в ломке, и вот рядом спасение от мук, а взять невозможно. А что это значит, когда настроился на кайф, для того, кто там -- передать словами нельзя, может знать только тот, кто сам это испытал. И вот один пробует достать, его сменяет другой, третий. И надо же помнить всё время о том, что нельзя дергать нитку сильно, поддавшись эмоциям — чтоб не оборвалась, не упала там снаружи, ведь всё как в последний и единственный раз. А в камеру периодически заходят охранники, приносят обед, приходит человек убирать камеру.
Дело то днём происходит. Нитку, идущую из окна до верхних нар, надо замаскировать, а как? Телом, как матрос на амбразуру. Поэтому наверху спектакль: двое стоят, разговаривают, а внизу у двери ещё один, он следит за второй дверью, ведущей в комнату охраны. Короче, как ни крутились, ничего. Сделали из газет тонкие трубочки, соединили, попробовали с их помощью достать "посылочку" - ничего. Оставили до утра. Только какой же сон — когда рядом такое. И видит глаз, да зуб неймёт. Всё ж велик народ, не счесть таланты его – нашёлся умелец, достал, в четыре утра. Вот уж праздник был.
Первые дни — ужасные дни. Состояние выхода из пьяного мира в реальность, да ещё какую. Мысли о том, что там в миру, без меня, о том, что мне быть здесь, не день, не два, а сколько, неизвестно, а мама - что с ней, как она. Впереди — ночь, без огонька, позади—пропасть памяти, внутри – вакуум, всасывающий в себя сердце и рассудок -- невозможно дышать, жить. Я понимал, что схожу с ума, это было чувство, состояние такое реальное, осознанное. Господи, спасибо, что надоумил думать. Я вообще то неверующий, в общепринятом смысле, но, как сказал один генерал: в окопах нет неверующих. И я, что бы жить, чтобы быть, думал. Вспоминал, что я помню, что знаю, что может мне помочь сохранить себя, своё я. Помогала мысль, что я знаю много, надо только вспомнить, а потом применить. И жить.
Первое дело при похмелье – душ, питьё. Пить, пить воду. Что и делал. Хорошо, что в камере душ, туалет --- всё рядом. Плохо то, что у меня не было ничего с собой из вещей. Полотенце дал Махмуд, он в камер уже аж шесть месяцев, расследование его дела столько идёт, а в тюрьму не переводят, может потому, что он рабочим камеры тут — приносит еду в хату, кипяток, туалетную бумагу, убирает полы. В основном время проводит в комнате – кухне при дежурном охраннике, может, ещё почему-то его не переводили, мне было известно только что сидит он за то, что за женой с ножом бегал, не пугал, зарезать хотел, а за его спиной десять лет тюрьмы уже было.
Новый человек в камере – это развлечение, отвлечение для тех, кто уже давно сидит. Вначале идут разговоры - что, откуда, за что да как. Если хочешь - рассказываешь, так принято в камерах полиции, в тюремных камерах предварительного заключения; а вот уже в тюрьме, отсиживая срок, лучше рассказать, за что "награждён" сроком. Ведь ты с людьми вместе и знать надо, кто есть кто и каков, тюрьма не улица, всякое случается. Махмуд мало о себе говорил – да оно и верно — люди приходили – уходили в камеру по разному, от нескольких часов до недель, а то и месяца сидели, как Джамаль, Махмуд, я, ещё ребята были. У меня за два месяца было четыре суда вначале и один в конце пребывания в этом месте. Вёл я себя спокойно, может быть, поэтому не переводили меня в тюрьму под городом в отделение предварительного заключения. Трудно представить, что и как влияет на это, а только бардак там не меньший, чем в России во многом.
После одного из судов нас посадили в машину и повезли: тюрьма под городом. Там сгрузили и держали часа три, камера чистой воды холодильник, это не совсем камера, а отстойник, «зал ожидания», из него уже по камерам отправляют, поесть дали, а вот удобств, увы – в бутылку пластмассовую, по малой надобности, \а кто не могёт – то энто ужо его личная проблема \. Затем нас опять загрузили в автомобиль и поехали в тюрьму на другом конце города. По дороге, во время остановки одной, возле машины оказались несколько детей, глаженые костюмные брючки, рубашечки белые, кипы. Стриженые головы, завивающиеся пейсы — все лет по шести пяти, так заключённые, местные люди – на руках наручники, у кого – то на ногах, на окнах машины решётки — весело разговаривали с ними, дети отвечали также — а мне в их глазёнках виделось и спокойствие к происходящему и привычность, и какое то издевательское удовольствие. Но это же дети, маленькие. Однако я так видел – что-то схожее с тем, когда ребёнок капризничает, зная, что за его спиной надёжный щит папы хама, жлоба, или мамы дуры, верующей что её ребёнок всегда прав, тем, что он ребёнок да ещё при этом её ребёнок и потому он прав, а дитё всё понимает и продолжает своё делать, или когда дети, юноши издеваются над стариками, не своими, и потому более безнаказанно, вот во всех этих случаях есть одна одинаковая искра удовольствия издевательства над слабым, удовольствия от бессилия сильного. Ну вот, затем поехали ещё в одну тюрьму в верхний город, а оттуда, уже вечер --стемнело, вернулись в "родную". И всё это при том, что от суда до "родной" всего то десять минут езды, выехали мы утром в суд в восемь, а вернулись вечером в девять. Вроде лучше, чем в камере париться, ан нет, ведь всё на нервах, неизвестность, что, куда. Нет, и даром такое не надо.
Щётку зубную я нашёл возле умывальника, ошпарил кипятком и пользовался. Вместо пасты мыла кусок. И то хорошо. Вытирался рубашкой, потом Махмуд, на третий день, полотенце
дал. Бельё так, просто водой, изредка с мылом, простирывал. Сушил, первое время, на себе.
Побриться давали, после многих просьб, разовые бритвы - лезвия. Курить без этого мрак по-разному перебивался, иногда охрана выдавала, а то и те, кто рядом, чаще так. Но помнил правила из книг или то, что слышал: не проси, не бойся, не верь. Не просил, должным быть не хотел. Ведь для возврата надо иметь, а взять то откуда? Бояться боялся, да не показывал этого, нельзя, если себя хочешь более — менее по возможности нормально чувствовать там -- НЕ верь -- оно то так, да уж очень, порой, трудно не верить, особо, когда хочется верить, раскрыться перед кем-либо, найти понимание и сочувствие, Однако ж, и этого нельзя. Ну да ладно, чем давать общие оценки, вернусь к тому, что было.
Две недели позади. Последний суд определил следующий, по идее самый последний, в конце февраля, двадцать пятого. Что ждёт меня на том суде, тюрьма или лечение в кибуце — такое случалось, а может вообще ничего, как же это – почти два месяца здесь, это невозможно!
Переведут ли меня в тюрьму под городом или нет? Сомнения, вопросы. Неизвестность! От меня уже ничего не зависит. Сижу. День за днём, ночь за ночью.
В четыре часа ночи привели парня. Я спал, но от грохота закрываемой железной двери проснулся, приподнял голову от подушки. В ночном сумраке увидел человека — невысокий, ловко и легко вспрыгнул на свободное верхнее место и лег. Утром знакомимся. Алик, в стране около двадцати лет, с Кавказа. Профессия вор. А взяли то как! Возраст его уже сорок два, решил завязать, устал. Месяца два выдержал на работе в пекарне. Работал в две смены, да вот с хозяином поругался. Но и после этого ещё како – то время жил нормально. С хорошей женщиной познакомился. И у неё за спиной в жизни много было такого, чего человек себе никогда не пожелает. Жили. И вот сигареты кончились — случается такое, и случается всегда не вовремя, ночью. Решил сходить в ночной магазин. Дома любимая женщина, и деньги есть — зачем ночью выходить. Ночью, скажем, выходят если надо чего – то. И вот идёт он по ночному городу. А вдоль дороги машины стоят. Не было планов, мыслей каких к этому, а только рука дёрнула ручку дверцы одной из машин, и, пожалуйста, открыто! Хозяин, идиот, забыл закрыть. А на сиденье сумка. Руки сделали сразу всё что надо: сумку взял, сразу в ближайший подъезд, вещи в сторону, кошелёк денег немного, банковские карточки. Кошелёк решил выбросить на улице — мусорный бак рядом с подъездом. Только вышел – полиция. Руки за спину и готово. Как позже узнал, за улицей следили – на ней было совершенно уже несколько квартирных краж. К тому же, как Алик предположил, в ночном городе звуки хорошо слышны, он был неосторожен - полицейские услышали звук закрываемой дверцы машины. И погулял – то на свободе всего восемь месяцев. Такая история.
Как-то я посчитал, что за два месяца, что провёл там, в Мате, так называется место, откуда началась эта моя дорога, через камеру прошло сто девяносто шесть человек. О том, что видел, как жил, некоторые истории тех, кто оказался там, и хочу рассказать.
Три часа ночи. Завели мужчину лет шестидесяти, крепкого ещё, слегка выпившего, по облику — наш, русскоговорящий и что-то крестьянское. Я спрыгнул вниз, подошел, закурили. Присели, на том, на чём стоят, то есть на корточки. Заметно, что ему это непривычно. Руки рабочие, мозоли, трещинки, кожа, огрубевшая от работы, хриплый голос заядлого курильщика \забавно, вспомнил к слову, здесь в Израиле я столкнулся впервые с этим: молодые девушки, девчонки ещё совсем, начинают когда говорить, вдруг слышишь именно такой же голос. Оно понятно, что Восток — дело тонкое, да очень это неожиданно слышать от эфирных созданий \. Этот гражданин рассказал мне, как попал сюда – уписаться можно, чистой воды классика. С большой буквы Классика.
Михаилу шестьдесят три года, в стране только три месяца, приехал он с женой из Биробиджана. Осмотрелись, начали жить. Жена сразу нашла работу, а он не смог. Жена работает, а он огляделся — заграница же! Свобода, рекламы, магазины. Женщины по улице табунами и одеты так, что не поймёшь, кто есть кто. То ли приличная, то ли работница улицы. И снял, то есть договорился с одной женщиной покувыркаться.. Разумеется, за деньги. Пришли они домой, он деньги на стол положил, музыку включил, бутылочка, закусочка, чтобы всё было красиво. Выпили. И надо же такому случиться — именно в этот день жену отпустили с работы раньше. Она приходит домой, заходит на кухню и видит стол с выпивкой, закуской, полураздетую гражданочку и муженёк при ней. Он не расслышал, как жена вошла. А теперь слова Михаила: Та, которую привёл, деньги со стола и за дверь, жена мне в лицо вцепилась. А я решил поучить её, как надо себя с мужиком вести.
- Ну, и что потом?
- А что потом, потом у неё лицо стало вдвое шире, полицию вызвала, теперь я тут. Что будет не знаешь?
Утром Михаила увезли на суд и в камеру он уже не вернулся. Думаю, на первый раз, да возраст, да ещё только приехал в страну, отпустили, скорее всего.
Помню, он ещё фразу произнёс, которая подходит для многих, кто здесь оказывался: Кто же думать мог, что здесь за это сажают. Ну, там, сутки дали бы, ну на пятнадцать посадили б, как в Союзе бывало, а то ведь, говорят, тут за это можно на срок загреметь. За это и в тюрьму -- бред какой!
На Новый год в камере набралось тринадцать человек—камера на десятерых, пять двухъярусных нар. Расстелили на полу одеяла: одно между нарами, другое на свободном месте, а третье между нарами и входом. Когда я посмотрел сверху, так какое - то подобие клуба, казино: в одном месте идёт игра в шеш-беш, на другом "столе" карты, на третьем тоже карты, только игра другая. Тут русскоговорящие, там арабы, а там сабры (евреи, много лет живущие в стране или рождённые тут), а чуть дальше вместе сабры, арабы, россияне.
Тридцать первого один товарищ, ранее сидевший с нами, передал в камеру сигарет. Хочу рассказать о нём. Волана привели, разумеется, ночью. Хата была переполнена. Нового человека, если он ведёт себя нормально, обычно никто не достает. А Волан был под сильнейшим газом, то есть в дупель, то бишь пьян. Я видел, что он не в себе — он и пил и потреблял наркоту, а это уж совсем неописуемый коктейль. Я его знал до посадки. Молодой симпатичный парень, умный, способный, граммотный, но, к сожалению, оставшийся ребёнком внутри, несмотря на взрослые поступки. Тонко чувствовавший ситуацию, людей, умеющий в любой среде быть, как говориться, своим. Почти своим. И начал парень со скандала, прицепился к Махмуду. Тот лежал на своей нижней койке спокойно.
- Я, заявил Волан, буду спать тут! Махмуд попытался спокойно что-то ответить. Разумеется, Волан в этот момент слушал только себя и потому он тут же прервал его: а ты вообще шекет. По-русски это значит — "тихо", ничего больше. Да вот для местных граждан это слово сказанное взрослому мужчине — оскорбление. Махмуд вскочил и выхватил из-под матраца "инструмент" — от одноразовой бритвы лезвие, мгновенный взмах и хлынула кровь. Он зацепил Волану край губы. Что и нужно было для успокоения. Ведь зайди в этот момент охрана — было бы плохо, не всем, но многим. Пьян не пьян — а своё любимое здоровье, а именно тело, человек старается, по мере возможного, беречь. Волан сразу руками лицо закрыл, только то отведёт одну, на кровь на руке посмотрит, обратно её к лицу и бурчит при этом — да он же мне кровь пустил! Я ему наволочку от подушки дал — кровь остановить, Махмуда в сторону оттеснил — думаю, сейчас и меня за кампанию. Зацепит. Нет! Махмуд в момент остыл. Сам повёл Волана к крану умываться. А в камере говор, шумок, обсуждение. И что, на этом всё? Не-е-ет!
Волан начал что-то соображать, в глазах вроде проблеск сознания мелькнул. И исчез. И пошел Волан и лёг на место Джамиля, хотя я пытался достучаться до его мозгов, но, увы. Джамиль тоже, вначале спокойно, попытался сказать парню, что тот может лечь наверху, над Махмудом — там пока свободно, на иврите, на арабском, на русском – как мог, потом меня попросил помочь – без толку. Волан уперся и всё. Джамиль начал злиться и не нашёл иного аргумента убеждения как поднести молча к носу Волана свой кулак. Мол, посмотри — это аргумент? А посмотреть есть на что – ибо кулак тот с пол головы Волана. Просто, но убедительно. Дошло! Волан пошёл и лёг там, где ему сказали — наверху, задремал. Как оказалось, в пол-уха, настороже, ну это-то понятно.
Днём ещё к нам привели Деда Мороза — я так называл \только не вслух, а внутри себя \ тех, кто приходил с вещами и, главное, с наркотой. Дед Мороз подарок для тех, кто в ломке.
Аби, парень, о котором говорю, араб, был в отпуске из тюрьмы, где уже отсидел два года. В Израиле, при определённых условиях, есть отпуска из тюрьмы, (я знаю, что в некоторых странах это обычное дело, также как и отпуска, каждую неделю в армии, но для уха человека из Союза это звучит дико. В отпуске Аби загулял и не вернулся к положенному сроку. Парень он высокий, гибкий, широкие плечи, в юности спортом занимался – футбол, баскетбол. В тюрьме повредил спину, но подвижным остался. Не вернулся в срок из отпуска в тюрьму - это побег. Это ищут, ловят. Он у одного приятеля был, а там уже следили за домом, потому что почти сразу после прихода в квартиру начали в дверь ломиться, ну Аби и, не раздумывая, прыгнул в окно. Увы, внизу его сразу и повязали.
В камеру он зашёл с двумя большими сумками. Я не знаю, какими путями это происходит, но те, кто с опытом в подобных делах, не бывали пустыми. И не только с вещами. Но и с «хомером», так называют наркотики здесь \переводиться это слово с иврита как «вещество, материал» \. Оно, обычно, уже разделено, завернуто в пластиковую плёнку -- по виду такая маленькая конфетка. Процесс пользования, тем, кто с ним знаком известен, а остальным скажу только, что для него нужны бумага-фольга из сигаретной пачки, тонкая трубочка и жгут из туалетной бумаги. За процедурой, обычно, наблюдают с вожделением ожидающие очереди или, в надежде, те, кто ждет, угостят или нет. А ещё те смотрят спокойно, внешне спокойно, но, не отводя глаз, кто ещё может сдерживаться, не просить. Смотреть, не просить, даже взглядом. А увести взгляд в сторону — нет, вот это уже нет.
На нижних нарах Аби и Резо, между ними всё, что нужно для процесса. С Резо у нас хорошие беседы были. Он только что вышел из ломки (состояние, когда человеку плохо, его крутит, трясёт, всё болит, бросает то в жар, то в холод --это состояние при прекращении приёма наркотика. Называется \в народе \ ломка .), десять долгих дней Резо мучился. Уже оклемался более-менее и вот – пожалуйста! Процесс пошёл.Всё по-новой.
Напротив них и на полу рядом сидят ещё четверо. Со стороны входа в камеру на нары повесили одеяло для "приличия" перед местом пребывания. Якобы, прячутся. Мол, очень очень тайная вечеринка.
А наверху Волан очнулся и началась вторая серия фильма "а вот вам всем".
-- Арабов этих давить надо всех. Творят что хотят – дайте мне калашников, автомат хочу.
И дальше всё такое. Бубнит и бубнит, да всё так членораздельно. А я уже успел заметить, что арабы, особо сидящие в тюрьмах, понимают по-русски всё, что надо и не надо. И ещё, что сидящие давно, то есть немалые сроки, очень сдержанные ребята, понятливые, на дурака, но до поры. А потом вспышка, зачастую по такому поводу, что и не подумаешь никогда. Да и вообще, тюрьма, камера – не улица, вести себя надо хорошо. Волан своё гудит, ребятишки сдерживаются -- у них неспешная беседа, каждое движение в их занятии — это что-то!! Но уши то всё слышат.
Одним словом — непорядок. Я уж попробовал ещё раз поговорить с парнем, прибьют ведь.
Ноль эффекта. И через минуту началось.
Волан сел наверху и хотел спуститься вниз. Не успел. Аби вскочил со своего места, прыгнул на нижние нары, и, опёршись о верхние сзади руками, ногой ударил Волана в грудь. Затем кто–то за рубашку дёрнул пацана, порвав её, его самого мотнуло в сторону, а с другого бока полетел удар в ухо. Да-а-а-а, местная братва любит скопом , толпой давить одного. Волан, несмотря на своё состояние, пару раз пытался махнуть руками, но вяло. Успокоились все быстро. Народ вернулся к прерванному занятию, Волан наверху погудев о том, что вот рубашку порвали, упал головой на подушку и мигом уснул, только сопел во сне. А утром у меня был очередной суд. Когда я вернулся, Волан проснулся от звука моего голоса, узнал меня и началась уже спокойная беседа о том, что там, снаружи, за стенами этими. Через неделю его освободили. Утром повезли на суд, потом выпустили.
Погулял парень хорошо. Несколько часиков. Но, беспокойно погулял. Вечером он опять сидел, в этот раз только уже в соседней камере. Опять на неделю. Потом уже ушёл без возврата, на моих глазах. Через несколько дней было тридцать первое декабря и охранник передал мне сигареты со словами, что приходил Волан и это от него. Новый год же!
К одному из арабов пришла семья. Две женщины и дети мальчик и девочка, лет по пяти – шести. Охранники разрешили детям подойти к решётке внутренней двери, а потом кого-то привели в это время и двери открывали, так они разрешили детям постоять на пороге открытой камеры и поговорить с их отцом. Получается, что дети с малых лет будут относиться к тюрьме и заключению в ней не как к чему-то необычному, а как к какой ни будь неприятности и образ жизни отца уложится в их картину мира как одно из составляющих её.
Резо страдал уже восьмой день. Наркотиками он баловался давно и, как результат, в последние годы «сел» на них плотно. Наши с ним дороги по жизни, как мы случайно выяснили в разговоре, соприкоснулись ещё в Союзе. Я тогда, прекратив работать на одном из заводов, решил попробовать кооперативный хлеб и пол года поработал в одном молодом кооперативе продавцом цветов в киоске на вокзале. Продавал я гвоздику. В фирме нашей не бывало никогда, в отличие от других, перерывов в доставке цветов. А привозили их с юга страны. Резо рассказал мне, что тоже одно время работал с цветами поставлял их в Москву и другие города. А когда он описал упаковку цветов, я понял, что мы с ним в одно время занимались этим делом – цветы в такой упаковке в моём городе были только в нашей фирме. Резо потом работал по чужим сумочкам. Как – то раз утром он без напарника, тот болел и остался дома, вытащил деньги из одной сумочки у женщины, а вечером на том же самом месте, это – то в огромном городе, одна женщина спросила его, не знает ли он, где находится ближайшее отделение милиции и объяснила, что где-то здесь, так она думает, потеряла деньги. Когда Резо вернулся в дом, где жил тогда и где его ждал напарник, а потом рассказал тому об этой женщине, его сотоварищ задумался, а потом заявил что это знак свыше и надо сделать перерыв в нелёгком деле. И три дня они не «работали».
За то время, что я провёл «в местах не столь отдалённых», убедился, люди криминальные более верят в различные приметы, чем другие, да и верующих среди них больше, только их вера со своими особенностями, которые соответствуют их образу жизни. А то, что в их среде больше таких, возможно, связанно с тем, что имел в виду один генерал, когда сказал, что «В окопах нет неверующих»
Вспоминая свою жену, которая не простила ему его жизни, своих красивых детей, Резо произнёс: Как всё же хочется, что бы любил кто – ни будь несмотря ни на что, просто любил и верил, и ждал. Что б был кто то, хоть один человек способный на это.
В городе произошла разборка меж двумя группами. Была стрельба, драка. Одна из групп была на машине БМВ. В ту ночь полиция задерживала все машины этой марки, оказавшиеся в районе события. Таких, как я потом услышал, оказалось около сорока. Да и так брали по разным поводам всех тех, кто мог быть причастным к этому делу. Вот так и оказался в камере Тамиль. С Кавказа, двадцать три года, высокий, крепкий. Работал на заводе, но! Друзья попросили помочь присутствием на разборке. Я не вникал что, да как, а только ведь не любой и согласиться. А в соседней камере в это же время тоже один парень русскоговорящий. Вначале не знали мы кто там, но потом во время захода в камеру после суда, Тамиль его рассмотрел сквозь решетку двери и узнал - то был парень из второй группы, с которой была встреча. Тамиль с Резо решили перетянуть его в нашу камеру и тут закончить с ним то, что на улице не закончили. То есть порезать его. Ночью. Такое вот дело. Попросили охрану –
парень русскоговорящий, чего ему в той камере одному сидеть, а тот, со своей стороны тоже говорит об этом, он то не знал, кто в нашей. Ночью мы переговаривались сквозь решётку, сигаретами помогали, те, кому не спится, но лицо не видно. И его перевели к нам. Лет тридцати, среднего роста, чёрные умные глаза, подвижный. Как только Давид зашёл в камеру, всё сразу понял. Вместе с Тамилем они мерили быстрыми шагами пространство от двери до нар, туда и обратно, ещё раз и ещё раз, снова и снова –обычно этот маршрут гуляют не спеша, единственно свободное пространство для прогулки по камере, метров четыре – пять.
Они ходили и разговаривали, не в крик, тихо, их разговор никто не слышал. Садились в углу и продолжали беседу, затем вставали и опять начинали ходить, не прекращая разговора. Я понимал, что в этих делах мало что могу изменить, и всё же попытался. Отозвал Резо в сторону, но только хотел что – то сказать, как услышал от него:
-- Ты не лезь в это, твоё дело тут – сторона .
К вечеру всё закончилось. Ребята пришли к какому – то согласию, стали улыбаться, разговоры у нас пошли лёгкие. И всё же! Волан, он тоже был ещё с нами, предположил: ночью они его сделают. Однако, была ночь, и было утро. Через пару дней Тамиля увезли, а Давид был в камере ещё три недели. Его суды приходили, ему назначали доследование, он твердил, что его вообще задержали неправильно, что это ошибка \кто из нас так не утверждал? \. За то время, что я его видел, у него было четыре суда. Потом я встретил его в тюрьме Джаниме (Кишон), а тогда в камере Мате, мы нормально общались. К нему приходили друзья, мама, он делился со мной сигаретами, угощал пирогом, вели беседы на различные темы.
Как много я ещё помню, как много хочу рассказать. Запоминает человек из прошедшего события, наполненные эмоциями. Память хранит их. Они – часть меня. Но я не хочу, что бы во мне было то, что было. Не хочу! И я не могу изменить прошлое.
А на что я способен сейчас, что могу, так это рассказать то, что было и что помню. Я попал в тюрьму потому, что пил. Пил двадцать шесть лет. Сейчас шестнадцать месяцев я не пью. Проблемы, радости, страдания, спокойствие и волнения – всё есть.
И мне хорошо. Чего и вам всем желаю.
25.01.01. Хайфа.
2. Джаниме (Кишон), 25.01.99
Суд израильский – самый справедливый суд, позади. Срок мне дали! Год, двенадцать месяцев. "Шанс исправиться", как сказала судья(женщина -судья).Мне,"очень большому преступнику".
Не хочу даже и вспоминать то, что переживал тогда.
Вспоминать? Да нет, мне не надо это вспоминать.
Помню я всё, помню.
И не знаю, смогу ли когда-либо принять то, что со мной было, простить жизни, себе.
Конечно же, я читал, слышал рассказы и понимаю, что тюрьма здесь и в Союзе далеко не одно и тоже. Здесь, как говаривал один мой «коллега» того времени, ничего особенного, да просто «санаторий, дом отдыха». Однако, тюрьма она и в Африке тюрьма. А я не был никогда криминальным человеком и мне в голову не приходила и не могла придти мысль, что со мной такое может случиться. И пословицу «от тюрьмы да от сумы не зарекайся» знаю. Но Я и ЭТО - нет, такое со мной не может быть, я честный, хороший, умный, и так далее и тому подобное. И то, что я там перечувствовал, что осознал в себе и о том, что окружало меня - мне достаточно для того, чтобы не простить себе и всему миру того, что сейчас во мне. Этого не должно было быть. И мысли о необходимости всего, о предначертанности, о возможности худшего, о принятии, о закономерности, о следствии, как результат предыдущих действий -- не для меня сейчас. Может быть, пока?
Тюрьма Джаниме. Меня ведут в камеру по длинному коридору. Прямо, налево, прямо, направо. Из-за решёток камер глаза, лица. Возле одного поворота задерживаемся – охранник заговорил с кем-то. Слышу из камеры, у которой стою:
-- Эй, у тебя есть что – ни будь?
Я понимаю, о чём спрашивают.
По прибытию в тюрьму, конечно, обыскивают. Но даже мне понятно, как потом не раз и убеждался, что обыски тут не всегда есть именно то, что означает это слово.
Шепчу в ответ:
-- Нет, ничего.
Слышу опять: А деньги?
-- Тоже нет.
Ещё в Мате я понял, что некоторые из тех, кто крепко «сидит» на наркотиках и при этом ещё задержаны полицией, стремятся поскорее попасть сюда, в тюрьму. Обычно это те, кто на улице уже не может добыть денег на наркотик, а также те, у кого в камере полицейского участка, начинается «ломка». В тюрьме всё, конечно, не бесплатно, но достать наркотик можно и можно регулярно. Разными путями это делается, но делается. И тот, кто сам этим пользуется, знает, что это такое – «ломка» и чаще оказывает помощь такому же, как сам, чем это делается на улице. Всё имеет свою цену, но о расчёте - это разговор другой. Поэтому слова о том, что кто – то стремится в тюрьму по причине того, что не видит другого выхода завязать, несколько не соответствуют истине. Хотя и есть такая возможность, в тюрьмах некоторых есть так называемые «чистые агафы» – «чистые отделения», где сидят свои срока те, кто действительно хочет прекратить пользоваться. Сам факт этого говорит о том, что в самом месте, где не должно быть даже и намёка на эту гадость, желающих быть «чистыми» нужно отделить ещё сильнее, что бы меньше было соблазна к тому, отчего хотят избавиться.
Камера, после того, что за спиной, пятизвёздочный отель. Тоже на десять человек, но по своим размерам она вдвое больше. Нары не железные, а бетонные, стол и лавки имеются. Душ и туалет чистые, проход к ним под занавесью пластиковой. Стены не в зеленный казённый цвет выкрашены, а в светло-оранжевый, проход между нарами – проспект, бульвар. Повезло!! Кайф, а?!
В этой тюрьме несколько отделений. Сидят те, у кого идёт предварительное расследование; кто уже осуждён и ждёт отправки в место отбывания срока; или в другое место, место распределения по тюрьмам и ещё имеется тут отдел, где отбывают свои срока. Конечно, круговерчение людей тут не такое, как в камерах полиции, но тоже не малое.
В проходе возле места, где я сплю, маленький ящик. Поставил на него банку под пепельницу, положил книжку. А соседом у меня Алан – торговец белого снадобья, то есть он продаёт наркотик.
Я не ошибся, сказав глагол в настоящем времени. На том же ящике, где лежит моя книжка, он фасует свой товар. "Продукт" завёртывает в куски целлофана и "конфетка" готова. Сделав несколько, он их складывает у себя, а потом отправляет к заказчикам – по камерам. Как?
Элементарно, Ватсон. Через заключённого – рабочего, тот разносит по камерам то, что разрешает охрана: сигареты, книги, убирает камеры и тому подобное. Ну а товар Алана в камеры и обратно деньги, это уж на добровольных и тайных началах. Получается, что в тюрьму «идут» на заработки, или так скажем: срок заключения пройдёт Не Даром.
Как-то разговаривая с одним умным господином, он сидел за то, что был должен большую сумму денег и не хотел отдавать, мы произвели расчёт: сумму денег разделили на количество дней срока -- тридцать тысяч шекелей на девяносто дней, срок его заключения, получили триста тридцать три. За день в тюрьме он списывал с долга триста тридцать три шекеля. Это ещё как-то можно понять. Человек решил, что ему так лучше, по закону после отсидки он уже ничего не будет должен, а три месяца тюрьмы ему терпения хватит выдержать.
Но несколько труднее понять, мне так точно, когда человек идёт в тюрьму на месяц \притом он не знал точно, сколько ему суд назначит сидеть \ за то, что бы не отдавать пять тысяч шекелей.
Если продолжить математику, у него в день получается сто шестьдесят шесть шекелей. Выходит, что значимость
суммы денег для каждого своя. Да-а-а-а, нет предела разнообразию человеческой глупости, хотя, и это относительно.
Вот скажем, в тюрьме день много это или мало?
Судили вора одного. Назначили срок наказания. Так те, у кого вор украл, считали, что ему дали мало, вор думал, что это много, а судья полагал, что всё верно решил. Кто из них прав?
После трудов праведных, Алан, покурив, неспешно беседовал с теми ребятишками, которым дозволял общаться с собой, и затем ложился спать. На краю места, где он спал, в ногах, на краю моего лежбища, обычно сидели ждущие — стерегущие. Лишних сложностей в отношениях людей в камере, в особенности при занятии описанном выше, никто не создает. Поэтому, на мой отказ поменяться местами, им так было бы удобнее, никто не возникал на меня. Был как-то один момент, когда я просто растерялся, но виду не показал и справился. Когда Алан спал, один из ждущих, араб, завернул в бумажку, по форме вроде сигаретка, план – наркотик для курения, и положил его в книжку . Мою книжку. Я аж подпрыгнул.
-- Убери быстро! -- говорю.
- А что такого?
- А если обыск? Убери.
Мне уже довелось увидеть несколько обысков в камере. Всё переворачивается, выворачивается.
Охранники при этом надевают на руки тонкие белые перчатки, резиновые, в таких работают на кухне или убирают туалеты. Обыск проводят пять – шесть человек, выглядит всё очень серьезно, резко, если найдут что не разрешённое – будет наказание, но надо быть полным балбесом, что – бы оставить что – ни будь, чтоб они нашли. Хотя бывает и всяко.
--Если обыск, я скажу, что это моя книжка..
Скажет он, ну прямо сама честность.
--Ага, скажешь. Ты, араб, про книгу на русском языке, заявишь, что она твоя и всё, что в ней – твоё?! Убери, я так хочу!
Он вынул молча бумажку с её содержимым и всё окончилось миром.
Вечером привезли новую партию ребят. "Политически крутых" -- какая-то национальная боевая группировочка, арабы. Двое так нормально себя ведут, а третий с евреями не разговаривает – принцип что ли? Зато, среди прибывших, двое есть русскоговорящих, а то камера попалась – поговорить хоть пару слов не с кем.
Я не очень и хотел то беседовать, но чуток надо, чтоб речь родную не забыть. Ребята молодые, но с опытом. Сломался чайник. Их чайник – вещей они взяли с собой так, что видно сразу – у них серьезный подход к происходящему. Они видят, что я постарше их, потому, наверно, и спросили, не могу ли посмотреть и отремонтировать Прибор. Там очень нужный. Я посмотрел и говорю , что надо что-то острое и тонкое.
Один из парней снимает ботинок и достаёт оттуда что – то, похожее на ручку пишущую. Тонкий чёрный
стерженёк с колпачком. Снял колпачок - нож.
- Подойдёт?
- Конечно.
В Джаниме я пробыл пять дней. Потом утром, в пять часов, а в камере уже было семнадцать человек, по списку называя фамилии, в том числе и меня, вывели во двор. И не расстреляли. А одели наручники, кому наножники, загрузили в большую арестантскую машину и повезли.
Дорога была трудная. Очень. Голова болела ужасно. Всё как сквозь туман. В машине человек тридцать, плечо к плечу.
Мешки, сумки, ящики, пакеты. Дышать трудно. Темно, в фургоне под потолком пара окошек маленьких, забранных мелкой решёткой. Куда едем – не знаю. Было по дороге две остановки, ещё загружались. Пять часов
движения и вот прибыли.
Как всё это я ненавижу!
3. Рамли. (Ницан), 1.02.99
Так называется место, куда нас привезли. Отсюда уже распределяют, после разборки, кто есть кто, по местам отбывания срока. Выгрузив из машины, нас завели в большой двор, огороженный высокой решёткой, весь заасфальтированный. Тут уже было человек сорок. Рядом, за решёткой, ещё одно такое же место, тоже заполненное людьми. Часа через два привезли новую партию заключённых. Они одеты в коричневые куртки и брюки, на нагрудном кармане белая полоска с надписью. Это «фирменная» одежда заключенного. Прибывшие – те, кто уже отбывают свои срока. А возили их на новые суды, на доследование или на работы. В Рамли не только распределяют, тут есть и обычная тюрьма. Прошло ещё время и меня и ещё человек десять, проведя по территории, доставили в место моей
очередной «остановки».
Как-то через полтора года после всей тюремной эпопеи, я увидел на улице возле своего дома машину, из которой двое ребят выносили на стройку панели. Они были в «фирменной» одежде. Это бред, но было так: я смотрел на эту одежду, на ребят и испытывал чувство такое, как если бы увидал нечто
родное.
Отделение, куда привели, небольшое. Десяток камер, коридор метров двадцать. Камеры на десятерых, в них тринадцать – четырнадцать человек. Двухьяростные койки. На первый взгляд для подростков, по длине.. Я попал туда, где все русскоговорящие. Народ разный. Двое молодых ребят за наркотики, Леон, драка с ножом, Костя – высокий, широкоплечий, занимался одним из восточных единоборств, ушу. Пасех, наколки — татуировки по всему телу, на плечах, коленях звёзды. Я не старался разбираться в блатных терминах, понятиях и наколках – только в меру необходимости. Был там Николай, с опытом большим, ещё по Союзу. У него была книга о местах отсидки, то есть о тюрьмах и зонах там. В ней упоминается и он. А написал её один его товарищ оттуда, которому помог в её появлении знакомый журналист. В этой книге я прочитал в предисловии совет для тех, кто впервые попал в заключение. Слова совета я запомнил.
-- Не судите тех, кто рядом с вами – они уже осуждены.
-- Не думайте о том, что осталось за спиной. Осмотритесь и начинайте жить, осваивать тот быт, что рядом.
-- Даже при возможности кушать хорошо, не привыкайте – вы всегда можете неожиданно оказаться в плохих условиях и вам будет тогда тяжелее
вдвое.
Костя показал некоторые движения из ушу и ещё запал мне один из его принципов. "Будь последователен по жизни".
Пасех любил выйти в прогулочный коридор и громогласно объявить: Ко-о-о-о-омбина-а-а!!!
Это значило, что кто хочет провести какой обмен вещами, пожалуйста. Обмен шёл: вещи на порции наркоты.
Днём у нас были прогулки во дворе – сорок минут. Двор — это асфальтированная площадка метров тридцать на сорок. Выводили сразу из нескольких отделений человек двадцать пять. Одни садились на корточки и курили. Другие затевали футбол, мяч давали. Третьи по одиночке, по двое быстрыми шагами наворачивали круги. Кто давно здесь, даже бегали. Костя в одном из углов отрабатывал движения из ушу, я в другом углу делал гимнастику — спиной становился к стене и делал наклоны, приседания, гимнастику для глаз — я стал хуже видеть. Ещё четверо ребят занимались силовыми упражнениями. Ну и некоторые не спеша просто прогуливались, ведя серьёзные разговоры с серьезными лицами. Наверное,серьёзными словами на серьёзные темы.
Николай собирался ехать на очередной суд. А я спал в это время на полу. Нас трое тогда было, кто спал так – мест не хватало и мы стелили на ночь матрасы на полу. На освободившееся место обычно шёл первый в очерёдности по времени прихода в камеру. Вот я и занял место Николая, нижнюю койку, только он предупредил, что если вернётся то, разумеется, займёт снова своё место. На следующую ночь освободилось ещё две койки на верхнем ярусе. Их должны были занять Леон и один из молодых ребят. Я сказал Леону, что пока останусь на месте, где уже расположился, а если вернётся Николай, то тогда пойду на верхнее место, а Леону надо будет обождать ещё. Спросил согласен ли он так, потому что если нет, то я сразу сейчас иду на верхнее а он может, если хочет, занять то, на котором я сейчас. Леон решил выбрать первый вариант и занял место наверху. А на следующую ночь вернулся Николай. Леон, вместо того, чтобы выполнить наш договор, поднял этот вопрос в камере на решение тех, кто вроде бы вёл порядок в хате – то есть будет так, как скажет «вождь» и «совет старейшин». А это Пасех и его также опытные сотоварищи. Против моего рассказа о нашем с Леоном «договоре», тот выставил полу истеричное, с нотками обиды заявление, что он ждал место, занял его и не хочет его освобождать. Пасех сказал, что я хочу быть самым умным и что не выйдет, один кавказский человек, нависнув надо мной вопросил, может я не согласен? Ни Николай, ни Костя, никто не сказал слова о моей правоте, хотя до «судилища» и было высказано, что я прав, и я занял место то, которое и было у меня сначала.
До следующего перемещения.
В коридоре на стене висел телефон. Была очерёдность звонков, камера за камерой. И был в одной из камер парень – местный. Он имел срок пятнадцать лет, за убийство. Конечно же, его восприятие окружающего иное, чем у тех, а таких ведь большинство, у кого срока меньшие. Однако, среди большинства много тех, кто чувствует себя в тюрьме
спокойно и уверенно. Потому нет таких, у кого особые привилегии, положение у всех одинаково. Вроде бы. Однако, как и в жизни, там снаружи, кое – кто может поставить себя несколько иначе. От человека зависит. Просто мерки другие.
Когда звонил Николай, убивец наехал на него. Из-за чего уж и неважно. Только конфликт грозил вылиться в крупное событие, ибо тут началась развиваться скрытая неприязнь наших к не нашим, русскоговорящих к местным. А у последних стадный инстинкт ближе к природе. Потому объединились сабры \ местные евреи \
и арабы.
К нам в камеру пришла делегация. Наших местные всё-таки больше опасаются, чем своих. Всё закончилось миром. Но в воздухе ещё день прямо таки висело напряжение.
Андре, двадцать три года, был учителем истории, он из Казахстана. Несколько лет уже плотно сидит на наркоте.
Умница, какой умница, но как человек теперь, увы, треснутый. Цель всех поступков – достать, покурить, уплыть.
При этом высокий пилотаж отношений с окружением. До сих пор помню обиду на него. За что? Мелочь, а помню.
Я с большим трудом засыпал, внутренний напряг всё время. Да и вообще, сон в тюрьме - это ж святое дело. Только сон даёт краткие моменты ухода, отдохновения. Как психике, так и физике. Как уже говорил, первые дни я спал на матрасе на полу. Так всё время происходит, для троих-пятерых нехватает коек. А это значит, что всё время
почти у носа движения, звуки. Чай не дома. А Анре добыл сигарету и ему нужен был огонёк. И он, таким задушевным голосом, меня будит посреди ночи. Я, думая что мало ли что случилось, резко просыпаюсь. И когда до меня дошло, из-за чего он разбудил меня, как же я был зол. И оскорблён. Ведь не разбудил же он Пасеха, или Николая. Вот так было. Потом я клал зажигалку так, что б её легко было взять, не разбудив меня. Но и это не было выходом, ибо её утром уже и не видно было ни у кого. Проблема! Там всё проблема, даже такое, что и в голову не придёт.
Через два дня после разборки с Леоном, в камеру пришли охранники и сообщили, что ждут какое—то начальство, а потому из нашей камеры надо троих, столько в тот момент спало на полу, перевести в другую камеру на койко – места. Кого – позволяют решить нам в камере самим, дабы не было скандала. К вечеру они хотят получить ответ, кто переходит.
После обеда ко мне подошел Пасех и сказал, что они (интересно, о ком он так – о себе или о себе и группе товарищей) решили, что перейдут двое молодых и я. А на вопрос, почему так, я ведь хотел знать, в чём дело, он ответил, что нет ко мне ничего дурного \ претензий нет \! Но, мол, «чужой ты и потому в хате не нужен».
Одну ночь я провёл в другой камере, а утром была отправка на место назначения последней комиссией. Туда, где уж и буду отбывать свой срок. Два с половиной месяца заключения, с момента ареста, входят в общий срок. Всё ж меньше, и то хлеб.
4. Мосиягу. 15.02.99.
Доставили на новое место нас на машине. Пять минут. А пешком десять было бы. За последними, перед территорией тюрьмы, воротами камера небольшая. В ней просидели часа три. У этих ворот садик с верандой, детская площадка, газон зеленный — это место где проходят свидания родных с заключёнными.
Затем нас повели на склад. Получили матрасы, одеяла, «фирменную» одежду и ботинки. Пока всё это происходило, у меня странное состояние: после пребывания в замкнутом пространстве,без перерыва, вдруг стоишь под голубым небом,солнце греет, наручников и охраны нет. Один сопровождающий .Вдали, а то и рядом, ходят свободно люди. Некоторые одеты в одежду нашу, некоторые нет. А только нельзя расслабляться. Это настоящая тюрьма, а в ней я. И не один. И вдали высо-о-окие стены, сторожевые вышки, колючая проволока, охрана и офицеры с офицершами, начальники и подначальники. А посередине
ЗК, заключённые, зеки. И все вместе «бейт мишугаим» --дом сумасшедших, ибо ни те и ни другие по жизни не правы. Так я думаю.
Далее нас привели в отделение, где будем ждать уже комиссии тюремной, для направления в отделение остального, до конца срока, пребывания. «Агаф алеф» отделение А.
Народу много, места мало. Живём. В камере не только очередники, в это отделение приводят и тех, кто провинился, в чём-то нарушил правила поведения. Их сюда в наказание.
Кавказский человек Уми, золотой парень. Тем, кто «транзитом» тут, не разрешено выходить в ларёк, даже за сигаретами. А Уми можно, его сюда на неделю определили, за какое то нарушение режима. Так он приносил не только курево, но и различную еду и получалось, что подкармливает ещё пятерых человек. И при всём том посуду свою после еды мыл сам .И не давал это делать даже пацанам. Весёлый, неунывающий, умница. Да, хорошо, когда в кампании есть свой Василий Теркин, балагур и весельчак. Да ещё и, скажем так, не жадный. И такой он не от глупости и не по уму, а по характеру.И при всём этом ещё и уважают его все. Серьёзный парень.
Как-то сломался радиоприёмник. Ребята спали — послеобеденный сон, святое дело. А Давид нет. Этот парень отказался платить пять тысяч шекелей какому-то учреждению и за это получил срок—месяц. Он решил сделать доброе дело, починить приёмник. Отломал погнутую антенну и к оставшемуся «корню» примотал проводок. Приёмник, естественно, стал работать лучше. Но как же ему досталось от Уми, хозяина приёмника, и от ребят. Чужую вещь нельзя трогать без спроса. Интересное правило в интересном месте.
Пропала кассета от магнитофона. Всё обыскали – нету. Ясно и понятно, её спёр, украл, заныкал, стырил, а если проще, то взял и не вернул один хмырь. А так как он и вообще гавно, по его восприятию многими, то это совершенно однозначно. Никаких разборок, просто убить гада. Договорились на завтра с утра. А перед завтраком кассета нашлась. Повезло. Вопрос один Кому?
Комиссия определила мне отделение «бет». И пробыв почти неделю в «отстойнике», я доставлен на Место!!!
5. Шалом, «агаф бет»! 20.02.99.
Решил я постричься. Умельцы по этому делу были. За стрижку брали пачку сигарет «мальборо» или две «ноблесса». А по деньгам, что зарабатывал я, хватало только по пачке на день. До тех пор, пока мне не мешало, я и не думал на сей предмет. Но пришло время – надо. А в комнате, где жил, был парень, Ави.
Предложил мне: давай постригу, ничего не надо, мол, живем в одной хате. Я долго отнекивался, надеялся
на другого, тот обещал, да всё откладывал, подожди пока электромашинка будет, её в другое отделение взяли. Скоро принесут. Взяли то её на день. Да обычная история: день несут, два несут, никак не могут донести. А мне что-то так уж это желание прижало, что решился я: стриги меня Ави / не на выставку же/.
Вначале он постриг меня ножницами. Что – то не очень. Тогда поискали и нашли ручную машинку. Но и после этого мастер остался недоволен своей работой. Тут к нам подошёл Миха. Он сидит за удар, смертельный. Молодое лицо, глаза детские, а речь серьёзного опытного по жизни человека. Но такое же впечатление, как при игре во взрослого. Кстати, такое впечатление от поведения и речи многих. Однако «игра» эта даёт очень серьёзные последствия, совсем не весёлые. Миха посмотрел на произведение искусства у меня на голове и говорит: Ты что Им позволяешь делать, противно смотреть. Я ответил: Моя голова, что хочу то и делаю с ней, --а что ж ещё я мог сказать, дело то уже делается. И постриг меня Ави в третий раз опять машинкой ручной. И постриг окончательно в четвертый –дальше некуда, уже налысо.
Глянул я в зеркало и как ни люблю себя, а в течение месяца старался смотреть только на нижнюю часть лица, когда брился.
В комнате, где жил одно время, был парень из марокканских евреев. Сидел уже два года, оставался ещё один. Высокий ,худощавый,смуглый. Мишель. В один из вечеров я зашел в нашу комнату. Свет не был зажжен, Мишель лежал на кровати. Отчего то у меня создалось впечатление, что он чем-то расстроен. Но сообразить это осознанно я не успел. При входе, машинально, я включил свет. Выключи! выбросил из себя Мишель. А раз сказано так, уступать нельзя. Ни разу. Даже если хочешь это сделать,потому что-то, о чём речь, для тебя совершенно не имеет значения в данную минуту. Почему?
--Выключи!
--Нет!
Тогда он вскочил с кровати, сделал это сам и опять лёг. А на меня вдобавок ко всему накатило гневом, и я опять включил. Он снова вскочил, попытался повторить со светом, но я стал перед ним и выключателем.
Тогда он повернулся и схватил со стола нож, разрешали иметь в камерах ножи из нержавейки, но со скруглённым концом. Я, ни на секунду не веря, что со мной может быть что-то, шагнул к нему ближе. Скорее всего, я испугался, но чувствовал, что сейчас нельзя ни на мгновение проявить слабину.
И потому весело и с напором воскликнул:
--Ну. Давай!
Тогда он опять повернулся и схватил второй нож, уже в левую руку. И потрясая ими у меня перед животом, закричал:
--Отойди!
А мне стало холодно в груди, в голове мысль, бить или просто забросить его, если успею, на пол. И: не думай, идиот. И: крови много будет! Смог я только повторить, мысли то в мгновение, это писать о них долго:
--Ну, вперёд!
А дальше в комнату вбежали ребята, его друзья. Они и со мной в хороших отношениях были, начали успокаивать Мишеля оттесняя его от меня. А один обратился ко мне:
--Ты не думай на Мишеля плохого, это всё так, под момент. Заскочили наши ребята. Затем все постарались без шума разойтись скандал тут не нужен никому.
Первое время, где-то с месяц, те, кто согласен работать, могут это делать только внутри тюрьмы, на её территории. Мне предложили на кухне и я согласился. А вообще-то можно было ещё работать на благоустройстве территории, блатные места рабочим в ларьке, на складе вещевом, или инвентаря для озеленения. Через месяц, если срок заключения больше шести месяцев, на заводе при тюрьме, там три цеха было: делали кровати, блокноты и цех окончательной отделки сувенирных изделий, например шлифовки, после покрытия серебром. И можно было учиться в ульпане, учить язык – иврит. И всё с оплатой. Территория – за семь шекелей в день, завод тринадцать в час, кухня десять в день, учёба пять шекелей в день.
Меня несколько раз вызывали и пытались убедить, что учеба языка – это одна из основ моей жизни в будущем. А я отвечал правду: помогать мне деньгами некому. И за пять шекелей в день я себя не обеспечу тем, что мне надо. Таким образом началась моя рабочая деятельность.
А деньги моя мама всё же прислала – сто шекелей. Сама жила, нет, не хочу даже говорить как.
Всё в одном слове, это слово МАМА. Моя мама.
Как-то встретились мне слова: В негодяе мать может узнать сына, но в сыне какая мать узнает негодяя?
На кухне готовили еду для всей тюрьмы. Потом её развозили по отделениям. Командовал тут офицер Афи и охранники – по одному на смену. В пятницу рабочим кухни выдавали большой пакет с продуктами: картошин пять шесть, огурцы, помидоры, зелёный перец, петрушка, лук. Можно было ещё булку две хлеба взять. Это большая помощь для живущих в одной комнате с рабочим кухни. И не только для них. Но зато и сколько проблем возникает у самого рабочего. Прожить честно трудно. Но иначе проблем будет больше.
Предлагали мне всякое за то, что бы приносил иногда что – ни будь, например, картошку – там это, да и многое ещё, достать невозможно, а кушать её хочется больше, чем в обед достаётся. Точно как для старичков по жизни мало радостей, а из тех, что есть – это покушать. Вечером, ночью. Но я сразу, как начал работать, понял: всем не поможешь. Выбирать полезных -- не моё это. А навредить себе – элементарно. Всегда останутся обиженные. Пытались учить меня, как тайком что ни будь брать. Отказался. А в результате народ, пологая, что я устроился в сытное место, а делиться не хочу, всё одно считал меня нехорошим и был в обиде. Я не лез в наглую ни на кого, работа тяжёлая была,работал, не просил ничего ни у кого, И все скоро к этому привыкли.
С одним парнем из моей комнаты, знакомство и общение с ним остались у меня светлым воспоминанием,
беседуя, услыхал: все и всё имеет свою цену, её надо определить, это самое сложное. Я тоже «купился»
для двоих, за отношение. Один, Юра, мужчина пятидесяти лет,совсем седой, невысокий, инженер – механик, спортивный. Он сидел уже пол года, оставалось ещё столько же,сидел за то, что по пьяни жене угрожал, а она давно ждала повода избавиться от совместной с ним жизни, да ещё он полицейского при аресте побил ( а по виду на него такое и не подумаешь). Он курил мало, занимался спортом, бегал, сигарет у него хватало, мы с ним вели неспешные разговоры, находились темы общие. Вот он, видя, как я с курением маюсь, и предложил брать у него две три пачки сигарет, без никаких обязательств с моей стороны. А просто, когда у меня буду «лучшие» времена, возвращать.Не смогу – тоже не важно. А если когда смогу пару картошин подбросить – спасибо. Нет – так нет. И ещё один пожилой господин, сидел за мошенничество на строительстве. Он просто как – то сунул мне пачку сигарет, сказал, что ничего ему не надо и пошел дальше по своим делам. Какой хитрец, высший класс.
Я подождал с пол месяца -- вижу, никаких намёков на расчет, не крутится специально рядом. А когда я принёс немного лука -- из доброго побуждения, он поблагодарил и сказал: надо что ещё, пожалуйста, приходи. Он жил в комнате при больничке отделения, там обитали те, кому за пятьдесят,жили они богаче, чем другие. Но в ларьке тюрьмы не не продавалось то, что было на кухне. Я знал, что этим двоим я не обязан и если даже не принесу ничего, то не будет никакого намёка на что – либо. А ведь делать хорошее кому-либо – это потребность души от природы. Только мы, люди, способны менять свою природу.
Я мог выбрать место, где работать и выбрал то, куда мало кто хотел. Мойку. Мыл большие и малые котлы, сковородки, крышки от котлов, бачки всевозможных размеров, протвени, различные мешалки,
продуктовые судки, подносы, вилы и ножи, иногда и простую посуду. Кухня готовила для всей тюрьмы, а это несколько тысяч человек. Работать иногда приходили те, кто сидит большой срок, за продукты.
Был один с лицом Христа, его срок двадцать лет. Черты лица Христа, да, но жёсткие, суровые, чёткие. Слышал я как-то рассказ, из библейских, там Христос с кнутом в руке разгонял торговцев из храма, так вот, наверное, лицо его в тот момент было такое же, как у человека, о котором сейчас говорю. Я общался с ним не очень много, но из того, что было, чувствовалось его спокойствие, равновесие внутреннее. Он помогал и приходил не столько за что – либо, а для разнообразия жизни.
Ещё один, пятнадцать лет срок, застрелил кого – то, умный, грамотный, тонкий человек. Он работал вне тюрьмы,днём, а вечером приходил и работал крепко, делать мог всё, но делал не больше нужного, по умному.
Меня часто вызывали на работу и не в мою смену, по субботам. Работа на мойке, это значит быть по пояс в воде, кожа на руках сморщивается от моющих средств, дышишь водяными парами да и просто физически надо много работать, это тяжело. Потому место работы это спросом не пользовалось. Заключенные также как и многие на свободе не хотят работать. Я думаю, что даже и сильнее. А я работал, себе сам зарабатывал на необходимое, своим трудом. И ловчить химичить не нужно, тем и горжусь.
В юные годы один мой товарищ сказал: Умеешь воровать, воруй, нет – стой у станка, работай. Это не морально, зато близко к жизни.
Один из первых дней работы. Мойка – это маленькое помещение метра три на четыре. Металлические ванны для мытья посуды и полки по стенам. В эти первые дни некоторые из ребят, работающих на кухне, пытались положить на полки то, что тайком брали или просто без спроса у дежурного. Я предупреждал всех -- убери или я сам уберу.Найдут – на кого в первую очередь ветер? Правильно, на меня, а доказывать, что я не верблюд поздно будет. Да и нафиг мне это надо
Когда я пришёл на работу – вторая смена, с четырех дня – мойка заставлена была посудой и всей дребеденью на высоту моего роста. Это значит, что днем никто не хотел умирать, пардон, работать.
А как учила меня мама, любое дело можно одолеть, надо только руки приложить. А папа говорил, что в любом деле, прежде чем силу применять, надо голову взять в руки и подумать. И был первым изобретателем, вернее правильно сказать – рационализатором, многотысячного завода. Вот где наука родителей пригодилась – и где был я раньше, и это известно. А один парнишка ещё раньше показывал мне, как ускорять работы процесс. И вот объединив всё это я приступил. Причём, не раздумывая долго, ибо ещё в юности сделал вывод, стоя перед турником: боясь и готовясь решиться сделать что – не сделаешь.
Да и место, и время моего пребывания не располагало к медлительности. Вообще, можно сказать, что вся моя предыдущая жизнь была подготовкой к этому моменту.
Когда я служил в армии и был в учебке, во время обучения, как метать гранату, произошло ЧП чрезвычайное происшествие. Молодой солдат выронил на землю гранату с выдернутой чекой – несколько секунд и произойдёт взрыв. А рядом шел обучающий – командир взвода лейтенант Кутузов. Позже об этом моменте было так написано в дивизионной газете: Лейтенант Кутузов ещё в детстве занимался футболом,
Это и пригодилось ему в нужный момент: мощным ударом ноги он отбил гранату в сторону, молодого курсанта бросил назад, а сам упал на землю. О том, что пацан оказался ранен, так как был тюфяк и не готов к такому, что сам лейтенант без царапины и он действительно молодец – об этом не писали.
Главное: вся жизнь его была подготовкой к происшедшему!! Вспомнилось мне это.
Итак. Пять больших протвиней на пол, рядом на полку нижнюю шесть мисок, справа три бака, слева два котла. Резиновый шланг под кран всё окатить водой. Полить средством для мытья.Левая рука крутит каждый предмет, правая трет металлизированной мочалкой. Опять всё из шланга.Забросить посуду полегче на верхнюю полку, чтоб внизу место оставалось,тяжелые баки под стеллажи.Окатить полы кипятком -- чистота нужна в первую очередь мне. Шваброй собрать всё дерьмо после мытья. Новая партия. Опорожнить в мусорный бак остатки пищи. В раковину мойки малых размеров бачки.Но по одному – так мыть быстрее. Стратегия, тактика, руки. Через три часа все готово.Посуда на местах, раковины мойки подмигивают блеском полированного металла, стены каплями воды сверкают белизной, пол лаком чистоты смеётся над тобой. Спина болит, дрожат руки, в коленях вата, глаза слезятся – ерунда. Зато сделал всё что мог, как мог и как хотел. Считай, что в отпуске побывал. В отпуске от собственного бессилия изменить то, что есть, в отпуске от собственного бесправия, в отпуске от отсутствия возможности делать что хочешь, в отпуске оттого, что нету у тебя тебя самого, а есть чужая воля, чужие правила, чужие дурости , жлобства, свинства, скотство, амбиции, много ещё чего.
И человечность, и взлёты, и величие и сила духа. Много чего. Но не твоего. Сохранить себя, остаться собой, своё Я не потерять. Сложно, но можно. И даже не осторожно.
Прихожу на место работы после обеда, ходил в отделение – забыл там часы, повезло, не пропали. О, уже появилась работа, а думал, успею ещё покурить. На столе малые бачки, в дальнем углу, а спереди стола – не пройти, большой, с метр в диаметре и в высоте, котёл. Я протянул руку к ручке, чтоб рывком забросить его подальше, освободить проход. Уже наловчился, работая здесь, это делать. Главное, ухватить покрепче и быстро, резко бросить бак на полку. И задержался на миг. Что-то не так. А, на верхней полке тряпка – я не ложил, откуда она и кто мне тут бардак устраивает. Да и зачем она тут, до сих пор простым тряпьём я не пользовался. Все эти мысли мелькнули на миг, на то они и мысли. А, ерунда, уберу потом. А рука моя опять продолжила движение к ручке бака, замерла в сантиметре от неё и я выпрямился, так и не схватив бак. Повернулся к рабочему залу и мгновенно взглянул в его центр, так можно заметить малейшее движение на большом пространстве. И заметил, как один гавнюк, арабчонок, старательно рассматривает дно кружки с водой. Дело в том, что бак, который я чуть не схватил, был горячий, только снятый с плиты. В мойку я проходил через весь зал и в подобных случаях меня успевали предупредить, мол, осторожно – горячее. А в начале смены я опять попросил этого парня забрать с полки на месте, где я работал, кулёк с апельсинами, тем более он не положил на виду, а спрятал, за бачком. И так он делал каждое начало смены, упрямый, полагал, что вот в этот раз я поступлю иначе. Горячий бак – его работа.
Я повернулся и со спокойным видом начал работать. Внутри всё горело гневом. И через пять минут, когда он занес на мойку малый котел, я одел ему тот самый бак на голову. Случайно. Как? А я его поставил у входа на край верхней полки и просто дернул за ручку. Как этот парень закричал – бедный, он испугался, что бак горячий, да и больно ему было от удара по голове. Для меня в тот раз всё обошлось без последствий. Наверное, потому, что работал не в стиле заключённого.
Вот вспомнился этот случай, красиво – да? Да только соврал, чуть – чуть. Для красоты, да и в мыслях то так было. А в жизни чуть не так. Не одевал я ему бак на голову. А просто одним движением, я уже ходил в хедер кошер зал атлетический, прямо с пола метнул этот бак на полку так, что он пролетел перед самым носом этого террориста. А он сам пулей вылетел из мойки и больше не пакостил мне. Позже, в одну из пятниц в мешке с продуктами, которые нам выдавали, охранник обнаружил одну баночку шоколадного масла –
Комментарий Lenchik - 23.02.2011 - 23:19: Комментарий rominh - 23.02.2011 - 23:50: Комментарий Lenchik - 18.03.2011 - 04:24: rominhЗдрово  Я рада за тебя! Комментарий rominh - 18.03.2011 - 06:08:
|
| | Цитата || Свернутый вид || Печать || Комментарии:0 | |
| Нет комментариев к выбранной записи. |
|
|
|
